После выстрела - Магомед Мусаевич Мусаев

жить, хотя он старший брат, а ты младший, — Хамид поднял руки над головой и нервно взмахнул ими, как крыльями.

— Зато ты меня учишь, щенок.

— Учить не буду, а скажу. Зачем ты забор поставил, зачем от дяди Мурдала отгородился? Что он тебе плохого сделал? Ничего. А хорошего сделал немало. И сироту на воспитание взял.

— Ничего не понимаешь, так молчи. Плохого-хорошего, хорошего-плохого! Ты сначала меня спроси, что к чему, а потом берись судить. Для вас, для сыновей своих, стараюсь, не для себя. А ты бросаешься на отца. Клянусь Кораном, совесть потерял! За Мурдала заступаться вздумал! Он тебе дороже отца, да?

— Я не за дядю Мурдала заступаюсь, — сказал Хамид, — а за тебя мне стыдно. Ты должен был отдать ему кого-нибудь из нас, своих сыновей. Видишь ведь, как трудно ему без детей. А ты только и знаешь, что Мовсара ругать. Мовсар ведь и вовсе ни в чем не виноват!

Сека заметила, что, услышав эти слова, Сардал смутился. Ей трудно было в это поверить, но грозный муж ее сбавил тон и произнес неуверенно, нетвердо:

— Ты забыл, Хамид, а я ведь при тебе Мурдалу говорил, что Ильяса ему отдаю.

— Ильяса! Зачем же им взрослый парень? Чтобы он все из их дома в твой через забор перебрасывал? Если из прута не сделал обруч, то уж из кола подавно не сделаешь! Надо было ребенком его отдать, а не сейчас.

Сека взглянула на Сардала, ожидая, что же он ответит сыну, и с ужасом увидела новую перемену на лице мужа. Теперь Сардал опять стал Сардалом. Глаза его налились кровью, и, вскочив, он закричал:

— Заткнись! Грязная собака!

Сека почувствовала, что сейчас отец бросится на сына с кулаками и, пытаясь предотвратить это, поддержала Сардала.

— Если так, — сказала она, — то и найденный в лесу Мовсар может перебросить через забор и добро и самого Мурдала.

Сказав это, она вытянула вперед нижнюю губу и на мгновенье стала похожа на рыбу.

— Мовсара не обижай, мама, — ответил Хамид. — Он не виноват, что у него родителей нет. Таких хороших, как вы с отцом… — добавил он, и в голосе его прозвучала ирония.

— Заткнись, тебе сказано! — Сардал ударил кулаком по столу так, что тарелка Хамида накренилась и из нее вылился суп. — Рот захлопни, понял? Я еще не знаю, кто он, этот найденыш. Человек или негодяй. Это еще узнать надо. Но уже и сейчас видно: он лучше тебя, лучше, лучше! Потому что ведет себя как мужчина. А ты, ты — баба болтливая, вот кто! Еще отца учить задумал!

— А ты — сумасшедший! — сжал кулаки Хамид.

Это было уже слишком. Зная повадки отца, Хамид, оскорбивший его бранным словом, выскочил из-за стола и выбежал из комнаты на веранду.

— А ну, вернись! — крикнул Сардал повелительным тоном.

Хамид повиновался и, покинув веранду, подошел к комнате и остановился в дверном проеме.

Ослушаться он не мог. Он с детства приучен был слушать родителей. Но не родители добились этого, а Мурдал.

Еще когда Хамид был маленьким мальчиком, дядя говорил ему, как важно, чтобы младшие выполняли требования старших, а не делали, что вздумается. «Побеждает тот, кто умеет подчиняться», — говорил Мурдал и рассказывал что-нибудь из своей боевой жизни.

Одну из этих историй знал Хамид наизусть:

«Однажды во время гражданской войны послал я трех красноармейцев в разведку. Старшим назначил красноармейца Шевчука. Хороший он был парень, смелый. Но роли командира не понимал. Вместо того чтобы самому принять решение, он начал советоваться с разведчиками, как быть и куда идти. Разгорелся спор. Долго спорили красноармейцы. А пока спорили, время шло и шло. Белые перешли в наступление, и мы, не имея нужных сведений, не сразу сориентировались в обстановке и потеряли около полусотни красноармейцев убитыми и ранеными. Вот как! Так что хорош твой командир или плох, нравится он тебе или нет, а подчиняться ему нужно обязательно».

Братья воспринимали рассказы дяди Мурдала по-разному. Ильяс не придавал им никакого значения. С самого детства он усвоил, что надо, как говорится, гнуть сырую лозу, а не ломать сухую. Зато Хамид жадно слушал дядины истории, верил им, запоминал их. И, когда вырос, он, как и раньше, продолжал повиноваться отцу, хотя Сардал был из тех командиров, которые ему не нравились.

Сейчас, когда отец со зла назвал его не мужчиной, парню стоило больших усилий не бросить ему в ответ гневные слова.

Но он молчал, стоя у двери.

А Сардал кричал:

— Защищаешь Мурдала! Бедный Мурдал! А он нас с тобою защищал, когда надо было мне пенсию выхлопотать? Э? И пальцем о палец не ударил! Был бы ты сыном своего отца, не простил бы ему этого никогда!

— Пенсию дают тому, кто работал всю жизнь. Вот и ты работал бы, как дядя Мурдал, так пенсию без всяких хлопот получил бы.

— Замолчи! — знаком показала сыну Сека из-за спины Сардала.

Сердце ее сжималось и трепетало, когда мужчины ссорились.

— Работать, как дядя, говоришь? Глуп ты, не поймешь, но я скажу тебе, как он работал. А вот как: людей запугивал, угрожал, насильно в колхоз загонял, а потом рассказывал сказки, что он их убеждает, воспитывает и всякое такое!

— Не нравится колхоз, шли бы на завод, на промысел.

Не зная, что ответить, Сардал выкрикнул: — Вот, вот она, благодарность ваша! Дети, сыновья! Всю жизнь вам отдаешь, а вы… Видишь, жена, он отца упрекает, этот твой… Все вы хороши! Ну уж, не беспокойся, сынок, состарюсь, так лучше под забором подохну, а копейки у тебя не попрошу!

— Зачем, отец, так говоришь? — вспыхнул Хамид. — Я ведь тебя просить не заставляю. Сам всю зарплату тебе отдаю.

— Что же ты хочешь, чтобы я за это перед тобою чечетку плясал? Кораном клянусь, не дождешься. Не надо мне от тебя ничего. Пойду, людям расскажу, как ты с отцом обращаешься, тебе стыдно будет! Сгоришь от стыда! Для кого я стараюсь? Для кого ночей не сплю?! Собаки вы, злые собаки, а не дети!..

Из сада послышались чьи-то шаги, и Сардал, оборвав себя, встал на вечерний намаз и забормотал молитву. Такое мгновенное преображение не могло не вызвать улыбку на лице Хамида.

Вошел Ильяс, принеся с собою вечерний холод.

— Что это вы тут притаились? — спросил он, быстро раздеваясь. — Когда я вошел на веранду, мне показалось, что вы все куда-то ушли.

«Значит, не слышал ничего, — подумал Сардал. — Вот и хорошо».

Ильяс, младший сын, был, как нередко бывает, любимцем отца.

«Ради тебя, Ильяс, — говорил ему отец, — я иду