Рафаэль Кардетти - Свинец в крови

И именно в этот момент я понял, какую совершил глупость.

— О, черт! — выдохнул я, не выпуская окурок изо рта.

Передо мной стояла совершенно незнакомая женщина. Я молниеносно прокрутил в голове всех девушек, с которыми кадрился после разрыва с Наталией, потом тех, с которыми имел дело во время своей непродолжительной карьеры соблазнителя, и, наконец, тех, совсем уж немногочисленных, с которыми я просто спал, не спрашивая, как их зовут.

Эту я точно никогда не видел. Или, что еще хуже, я ее не помнил.

— Здравствуйте, это вы — Алекс Кантор? — спросила она, не сводя глаз с моего бычка.

Ее взгляд медленно описал дугу, потом спустился вдоль моего торса и задержался на весьма интимных частях моего тела. Только тут я сообразил, что одет лишь в трусы. Мне не требовалось смотреться в зеркало, чтобы представить собственные опухшие глаза и блестящие от геля волосы, не говоря уж об исходившей от меня вони перегара. Чудное состояние для первого знакомства.

— Ну, да...

Черт бы тебя побрал, Алекс, ты всегда найдешь умный ответ в нужный момент.

— Я сотрудница уголовного розыска. Мне надо с вами поговорить.

Эта женщина обладала настоящим талантом сразу переходить к сути дела. Я, словно бы невзначай, сунул косяк за спину. Одновременно я пытался припомнить, чем из сделанного мной за прошлую ночь я мог заслужить подобное посещение.

В голову не приходило ничего, кроме царапин, оставленных на машине фотографа, и небольшой, не имевшей последствий ссоры с каким-то пьянчугой. Честно говоря, память отказывалась воскрешать некоторые события, особенно произошедшие между тремя и шестью часами утра.

— Что касается царапин на внедорожнике, я вам объясню. Этот кретин их действительно заслужил.

— Я пришла сюда не для того, чтобы обсуждать царапины, господин Кантор. Я могу войти?

Что-то не складывалось. Я решил потянуть время, чтобы немного прийти в себя. В памяти всплыли кадры, снятые в Киншасе: Мухаммед Али, еле стоящий на ногах после четырех с половиной раундов бойни, учиненной над ним Джорджем Форманом, еле добирается до своего угла, а потом чудесным образом выпрямляется и бросается в пятую схватку. Если Али сумел сделать такое (хотя в тот момент он находился в куда менее опасной ситуации, чем я сейчас), то и я смогу.

Быстро привести себя в порядок, подобрать нужный одеколон, надеть чистые джинсы — и я снова буду способен преодолеть любые трудности.

— Вы дадите мне пару минут? — спросил я. — Садитесь вот тут, на диване. Я сейчас вернусь.

— Конечно. Не торопитесь.

Через десять минут, приняв душ и одевшись, я вернулся. Фруктовые нотки последнего аромата от Дольче и Габбана придавали мне уверенности. Я чувствовал себя обновленным, готовым к борьбе.

Инспекторша спокойно ждала меня, сидя на диване. Она листала журнал, посвященный Наталии. Когда я вошел, она положила его на низенький столик, сделав вид, будто не замечает готовых к употреблению косяков, которые я даже не потрудился убрать.

Помимо того что в отношении друзей Дмитрий проявлял услужливость и не заламывал цен, он был еще и остроумным дилером. Одним из величайших наслаждений для него было раскладывать самокрутки в пакетики из-под сигарет, не сняв с них разные предупредительные надписи. В удачные недели я мог рассчитывать на простое «Курение убивает». В прочее время, в зависимости от его настроения, Дмитрий подсовывал мне то «Курение наносит серьезный вред здоровью вашего окружения» , то пошлое «Курение приводит к импотенции».

В любом случае, после того как Наталия меня бросила, мое окружение сократилось, как шагреневая кожа, да и перспектива потери мужских способностей меня не пугала, уже не пугала.

Я протянул инспекторше чашку с кофе, потом подтащил стул и уселся напротив нее:

— Чем могу быть вам полезен?

— Прошу прощения, что потревожила вас во время отдыха, — начала она, и в ее голосе не прозвучало ни малейшей иронии. — Я пришла, чтобы сообщить вам грустную новость, господин Кантор.

— Бертена застрелили? — спросил я с улыбкой, испытывая определенную гордость за свою находчивость.

Ну конечно, она никогда не слышала о Сэмюэле Бертене. Моя шуточка ее совершенно не рассмешила. Я попытался объясниться:

— Вам трудно понять. Я имел в виду одного приятеля с мазохистскими наклонностями.

— Ваши знакомые меня не интересуют, — ответила она холодно. — Нет, речь не о нем. Я пришла, чтобы сообщить вам о смерти Наталии Велит.

На мгновение я застыл с разинутым ртом и выпученными глазами. Когда я, наконец, смог реагировать, ничего умного мне в голову не пришло.

— Наталия умерла? Вы шутите?

Судя по виду инспекторши, это была не шутка. Она покачала головой:

— К сожалению, нет. Как это ни прискорбно, я должна сообщить вам, что мадемуазель Велит сегодня утром нашли мертвой в собственной квартире.

Меня словно по голове ударило. Последние воспоминания о спиртном и конопле улетучились в одно мгновение.

Я никогда ни на одну минуту не мог представить себе, что Наталия может умереть. Тот простой факт, что ее лицо еженедельно появлялось на глянцевых страницах, делал ее бессмертной в моих глазах. Она была такой же, как супергерои комиксов — нестареющей и непобедимой.

Наталия не могла умереть. Я категорически отметал саму мысль об этом.

— Вы, наверное, ошибаетесь. Я видел ее прошлой ночью, мне показалось, что она в отличной форме. Вы нашли в ее квартире труп и решили, что это она. Я хорошо знаю Наталию. Она любит подразнить людей. Она вдруг возьмет и появится как ни в чем не бывало, губки бантиком. Это удивительная девушка. Она...

— Господин Кантор, — сказала инспекторша, ставя чашку на столик, — я понимаю, что вам трудно осознать эту новость, но ваша бывшая подруга действительно умерла. Ее агент опознал тело. Нет никаких сомнений, что это именно она.

Я почувствовал, как по моим щекам покатились слезы. Удар был слишком тяжелым. Последний раз я плакал, когда мне было пять лет, а потом решил, что больше ни одно горе не сравнится с тем, которое я тогда пережил. И я просто исключил слезы из арсенала своих эмоций. Даже когда Наталия бросила меня, я не сумел показать ей, насколько это для меня горько. Впрочем, она постоянно упрекала меня в безразличии. Она говорила, что я холодный и бесчувственный, что моего эгоизма ничем не прошибешь.

Я не сердился на нее за это. Она ничего не знала о моем детстве.

Я думал, что за двадцать пять лет воздержания мои слезные железы полностью высохли. Создавалось впечатление, будто эмоции, накопившиеся за это время, внезапно хлынули через край.

Я даже немного обрадовался, что смог так расслабиться.

Инспекторша казалась смущенной. Она отвела глаза и терпеливо ждала, чтобы я успокоился.

— Как она умерла? — спросил я между всхлипами.

— Мы еще не уверены, но, судя по всему, она была убита.

Я не сразу отреагировал. Я прокрутил в голове все слова этой фразы и в конце концов вычленил нужное. В моем мозгу вспыхнули огромные, мигающие неоновые буквы: «убита».

— Ее кто-то убил? — перевел я, стремясь убедиться, что все понял правильно.

Следовательница кивнула. Я начинал понимать причину ее прихода. Она приехала не просто для того, чтобы сообщить мне о смерти Наталии. Многолетний опыт просмотра теледетективов подсказывал кое-что другое.

Инспектор Коломбо не тратит времени на распивание чаев с семьей жертвы. Он не делает ничего бесполезного. Он — сторонник рационального планирования и жесткого руководства персоналом.

Если уж инспектор удосуживается выйти из своего кабинета, то только для того, чтобы допросить потенциального подозреваемого и, как бы между прочим, вырвать у него признание. Его добродушная внешность обманчива, так же обманчива, как светлые глаза этой хорошенькой следовательницы.

Да, дело принимало скверный оборот.

— Вы задержали убийцу?

— Еще нет. У нас есть несколько предположений, но пока ничего конкретного.

— Наверное, это грабитель. Что у нее украли?

— Ничего. Убийца вошел через дверь. Либо у него был ключ, либо Наталия сама открыла ему.

— А это означает, что она его знала, — закончил я. — Должен ли я сделать из этого вывод, что вы подозреваете всех ее знакомых?

— Пока что да. Мы не исключаем ни одного следа.

— Не ходите вокруг да около, задавайте вопросы.

— Хорошо, господин Кантор...

— Алекс. Называйте меня просто Алекс.

— Отлично, господин Кантор. Где вы были вчера вечером и что делали ночью?

Ее первоначальная любезность сменилась плохо скрываемой враждебностью. Я не мог на нее за это обижаться. Она делала свое дело. Даже если я был ей симпатичен, в чем я уже начинал сомневаться, она должна была сохранять объективность.

Я настроился на сотрудничество и откровенность, надеясь, что эти добрые намерения сыграют мне на руку в ходе расследования.