Михаил Петров - Гончаров приобретает популярность (Часть 1)

- Хорошо. - Настороженно, ожидая пакости ответила она. - Кабы ещё кур не давили.

- А я за тем и приехал. - Весело отозвался я. - Хочу заплатить за материальный ущерб, который я вам причинил.

- Правда что ли? - Заволновалась бабка. - Вы не шутите?

- Нет, сколько с меня причитается?

- Не знаю. - Растерянно заморгала она. - Я их никогда не продавала.

- Мне кажется, что ста рублей будет достаточно. - Протягивая ей деньги решил я.

- Можно и меньше. - Боязливо забирая купюру на всякий случай заскромничала она. - Мы ведь их съели. Одна почти целая была.

- Ну и на здоровье. У вас кваску не найдется?

- А как же, есть квасок, пойдемте в избу, там у меня мама, она немного не того, но вы не бойтесь, она у меня смирная, худого никому не сделает.

- Она что, совсем ничего не соображает? - Разочарованно спросил я.

- Она когда как. То совсем нормальное, а то вдруг в куклы играть начинает, возраст все таки, ей через год девяносто стукнет. Айдати в избу.

Типичный деревенский дом и внутри он оказался таким же. Пополам перегороженное помещение было чисто убрано и застелено домотканными дорожками. Единственное что отличало его от жилища учительницы было отсутствие книг и обилие фикусов - кактусов. Михеевна сидела возле стола и нянила разрисованный под куклу чурбачок.

- Мама, нам за куриц заплатили. - Поделилась с ней радостью Семеновна.

- Хорошо. Купим Ванечки новые пеленки. - Обрадованно отозвалась сумасшедшая. - А то наши прохудились, правда Ванечка?

- Михеевна, вы помните вашего попа, Алексея Михайловича? - Не зная как нужно с ними разговаривать в лоб спросил я.

- А как же! - Лучезарно улыбаясь отозвалась она. - Как же нам с Ваней не помнить отца Алексия, за веру пострадал батюшка ещё в двадцать втором годе, мне тогда чуть больше чем Ване было. Иконки он спасал от супостатов, за то и убили его.

- А вы не знаете в каком месте он их спасал?

- Мы не знаем, правда, Ваня. Никто этого не знает. От лихих людей он их спрятал, а лихие люди его чик и положили. Мы с Ваней прямо рядышком стояли, батюшкина кровушка прямо на сыночка моего брызнула, оттого и румянный он у меня такой растет. А батюшка сразу упал, а как тут не упасть, если они из тысячи ружей по нему па-а-а-льнули. А ряса у батюшки была че-е-е-рная, а по локоток в извести-и-и, а весь подол в изве-е-ести. Ряса бе-е-елая, ряса че-е-е-рная, а стала кра-а-асная! А как жалко батю-ю-ю-шку, а как жалко Ваню-ю-ю-шку. - Подкидывая размалеванную чурку завыла, заколобродила старуха. - Ой ты горе горю-ю-юшко, что широко полю-ю-ю шко, мой сыночек Ваню-ю-юшка, нет тебя милей дру-у-ужка!

- Мама перестань. - Кладя ей на плечи пудовые руки попыталась образумить её дочка. - Не надо. Вы извините...

- Ничего страшного, я же понимаю...

- Брата моего Ивана на войне убили, а она все не верит... Уж сколько время прошло...Батя тоже не вернулся... Вот и живем...

- Спасибо за квас. Я пожалуй пойду, не буду вас отвлекать...

Выскочив на улицу я с облегчением вздохнул. Тяжелая это работа, быть свидетелем чьих - то несчастий. Ничего существенного узнать мне не удалось, но оставалась ещё бабка Александрова, которую мне предстояло найти в районном селе, вотчине товарища капитана. Пятнадцать километров отделявшие его от меня я проделал за десять минут и ещё умудрился подвезти крашеную блондинку пахнущюю чесноком и медом. Именно она и показала мне департамент капитана Гордеева.

Дверь его кабинета оказалась безнадежно закрытой. С сожалением пнув её ного я было собрался восвояси, когда мне на помощь пришел одутловатый курносый майор.

- Ты чего болюишся? - Недовально и подозрительно спросил он. - Нет, его, не видишь что ли? А то долбится, долбится как дятел.

- А где он у вас болтается? - Попер я на него как на буфет. - Я сотню километров отмотал и значит впустую? Так понимать?

- А что ты хотел? - Несколько растерявшись спросил он. - Что - то срочное?

- Мне нужно узнать где тут у вас проживает старуха Александрова, та что из деревеньки Белое. Привез ей от родственников посылку, а говорят она у вас.

- Так бы и сказал и нечего двери уродовать. Подожди здесь, сейчас выясню.

Через полчаса, познакомившись с двумя старухами Александровыми, я наконец добрался до третьей, нужной мне Татьяны Никитичны Александровой. Безо всякой опаски, спокойно и хладнокровно она впустила меня в квартиру, провела на кухню и предложила чашку чая.

- Да ты, сынок не стесняйся, с дороги чайком побаловаться первое дело.

- Откуда вы знаете, что я с дороги? - Удивился я её проницательности.

- А от тебя ветром пахнет, ветром и машиной. - Просто пояснила она. Ты ко мне, сынок, по какой надобности и кто сам будешь?

- Я музейный работник. - Не сморгнув глазом соврал я. - Материал на Алексея Михайловича Крюкова собираю. Священником он в вашем селе служил, вот мне и посоветовали к вам обратиться. Вы ведь его знали?

- Знала. Знала, царствие ему небесное. - Перекрестилась она на угол с газовой плитой. - Огромной души батюшка был. Внучка Маша, земля ей будет пухом, вся в него вышла. А что ты хотел узнать - то? Я ведь плохо уже те годы помню.

- Меня особенно интересуют последние дни его жизни и то как он умирал.

- Это я помню и не забуду до конца своих дней. Это был декабрь двадцать второго года. Разруха и голод. Мы все отчаялись, но батюшка нас поддерживал словом. В церковь мы не ходили, так он придумал сам по домам ходить. Прийдет, сядет у печки и сначала просто сидит, огонь слушает, а потом утешать начинает. Пройдет - де все и смута пройдет и голод минует и стужа отступит. Помнится сначала слова его раздражали, но он так искренно и горячо нас любил, что потом мы без его утешительных бесед уже не могли. Нам их не хватало, как не хватает солнышка в ненастный день. Лютое и лихое было время, как только мы выжили - не знаю.

Однажды Васька Митрохин примчался из города и сообщил нам плохую весть. Будто бы чекисты назавтра собираются нагрянуть в наше село и забрать все серебрянные и золоченные иконы. Мы сразу в это поверили, а куда денешься? Плетью обуха не перешибешь. Чекисты недовольных забирали и никто от них потом не возвращался. Повздыхали мы, посетовали и разошлись по домам. А только видно батюшка не смирился. Наш дом тогда рядом с церковью стоял, так там у него всю ночь горел свет. Потомто я поняла почему он горел. Прятал батюшка все то что могли забрать чекисты.

Наутро он к нам пришел и благославляя передал лик святого Петирима. Он и по сей день у меня хранится, но вы не подумайте, если надо, я её вам в музей передам. Я то утро хорошо помню и Алексея Михайловича как тебя вижу. Он был сильно уставший и весь перемазанный известью. Мама хотела его покормить картошкой, но он отказался. Он в тот голодный год ни у кого ничего не ел. Я хорошо помню как он устало улыбнулся, покачал головой, погладил меня по руке и пошел дальше. Батюшка не только к нам приходил, он все дворы обошел и всем разные иконки раздавал. Иконы те были из окладов вынуты и мама потом купила оклад на базаре.

- Вы говорите, что он был в извести? Но почему?

- А кто ж его знает, наверное перемазался когда прятал церковное серебро, ну а может по другому какому случаю, кто теперь знает. Убили его днем. Ближе к обеду, когда солнышко начало малость подогревать. На лошадях приехали чекисты и с ними комиссар Кох. Он потом у нас до самого начала войны начальником милиции работал. Он - то и потребовал чтобы батюшка добровольно отдал все ценности для закупки хлба за границей. А когда Алексей Михайлович отказался он приказал своим солдатом силой забрать церковное имыщество. Они стукнули батюшку прикладам и ворвались в церковь, а там к тому времени были только голые стены. Тогда они задрали батюшке рясы, сняли штаны и прилюдно выпороли его на морозе, Он не кричал, а только усерночитал молитву и обещал нам, что варваров обязательно покарает Бог. Они издевались над больше часа, но все одно, не показал он им место где схоронил наше достояние и тогда они его убили. Кох совсем сошел с ума, рыжый, щуплый как воробей, прыгает маузером размахивает и орет. "Именем Революции, как врага народа, я приказываю расстрелять!"

Мы ахнули, ушам своим не поверили, пошли на него всем селом, а он над головами палить начал. Упали мы перед этой сволочью на колени и слезно молили не убивать батюшку. Но это только больше добавило ему спеси. Велел своим чекистам поставить Алексея Михайловича перед входом в храм, а потом выстроил пятерых солдат и прочитав приговор свомандовал: "Огонь!". С первого раза никто не выстрелил, а батюшка заплакал и всех нас осенил крестом. Тут Кох совсем озверел, ажно пена изо рта полезла, орет: "Ренегаты, предатели дела революции, я вас всех!..". А потом второй раз велел стрелять. Тут они и выстрелили. Всю грудь ему пробили, изверги. Он повернулся к солнцу и упал и сразу умер. Мы всем селом завыли, да так что Кох со своими бандитами скорее оттуда убрался. Они даже в тот раз колокола не сбросили. Вот такие дела, сынок. А церковь потом заколотили, а попозже клуб в ней устроили, но я не любила туда ходить, мне все время казалось, что окровавленный батюшка с укором наблюдает за нашими плясками и весельем. Маша, внучка его, все хотела музей там устроить, да видишь как оно получилось...