Дарья Дезомбре - Тайна голландских изразцов

Ознакомительный фрагмент

– Ясно. – Андрей кивнул, порылся в кармане и достал помятую визитку. – Вот. Если что-то вспомните, позвоните.

Голландец, сощурившись, растерянно уставился на кириллицу. Андрей вздохнул, вынул из кармашка администратора ручку и размашисто приписал: Andrey Yakovlev. Голландец облегченно улыбнулся, показав редкие, длинноватые, как у кролика, зубы, и аккуратно спрятал карточку в еженедельник, который держал в руках. Они вновь пожали друг другу руки, кратко, как после шахматного спарринга, и – разошлись. После чего Андрей решил чуть-чуть пройтись и чуть-чуть подумать.

Погода стояла для марта отличная, просто волшебная стояла погода. И думать не хотелось. А хотелось сесть в сквере на лавочку, бессмысленно потаращиться в высокое голубое небо и покурить. Он вздохнул и почувствовал вибрацию мобильника в кармане куртки. Взглянул на экран – Камышов. Лейтенант подтвердил, что копии зубных карт Ван дер Пютена пришли и были прямиком отправлены патологоанатому Паше, а сам он через переводчика не меньше получаса терзал по телефону потерянную молодую жену шахматиста на тему возможных связей последнего в России, в том числе любовных. Жена дрожащим голосом уверяла, что никаких отношений, ни деловых, ни дружественных, ни, боже упаси, интимных с Российской Федерацией у голландца не было. Но даже лучшей из жен свойственно ошибаться, мало ли? На этой вопросительной ноте они завершили беседу, и Андрей решил, что все-таки посидит, как собирался, в скверике: что он, обеда не заслужил? И, купив себе в забегаловке на Тверской пару сэндвичей, он дошел до Патриарших и сделал как собирался: сел на лавочку, вытянул ноги и даже покидал крошек уткам – лебеди его игнорировали. «Что же, – думал он, пытаясь бросить угощение в самую птичью гущу, – мог такого наделать вполне невинный на первый взгляд голландский шахматист (если это, конечно, был именно он, а не какой-нибудь еще не известный следствию труп), чтобы заслужить такую мучительную смерть?» Он вытащил из внутреннего кармана копию паспорта иностранца – даже в мини-формате паспортного фото лицо казалось скучным до зевоты: вытянутое, высоколобое, нос крупной дулей. «Что ты мог натворить, а? – вопрошал его Андрей, запивая колой сэндвич. – Не было у тебя русской любовницы – иначе вряд ли бы ты пошел ужинать с приятелем в первый же вечер. Да и, судя по твоей честной физии, у тебя даже интернетной какой связи и то не имелось. У тебя были шахматы и какой-то исторический кружок». В кармане вновь ожил мобильный – звонили из лаборатории.

– Андрюха, с-с-слышь, – начал, не здороваясь, криминалист Юра Попов. Он заикался, но говорил хоть и с дефектом, зато всегда по делу и кратко. – Тут результаты анализа есть. По поводу шахматиста твоего. Сказали, надо с-с-срочно – иностранец.

– О! Отлично! – порадовался Андрей внезапной оперативности коллег.

– П-п-получилось быстрее, чем ожидали. И з-з-знаешь, п-почему?

– Нет… – насторожился Андрей.

– А у нас есть уже аналогичное заключение. П-п-помнишь антиквара?

– Ну. – Андрей замер, занеся руку с последними крошками.

– В-в-вот. Состав запала для п-п-поджога и горючая субстанция одна и т-т-та же. Так что, м-м-может, это – один чувак, п-п-понимаешь?

– Ага, – только и смог сказать Андрей.

– Н-н-ну, давай, пока. Не г-г-грузись! – ободрил его, прощаясь, Юра. – У т-т-тебя, выходит, один п-п-плохиш вместо двух. Хорошо, н-н-нет?

Маша

Маша проснулась рано, за окном стоял предрассветный сумрак, но в нем уже проступали слой за слоем хребты покатых черепичных крыш, а чуть дальше, на фоне светлеющего неба, выглядывал темный шпиль какой-то церкви. Она скосила глаза на беленую стену, которую украсила вчера распечатанными страницами. Рисунок на них казался серым, но Маша помнила: он синий, кобальтовый. На прежде белой, а теперь чуть потемневшей от времени, в мелких трещинках фаянсовой основе. Дети. Катящие серсо, бегущие с удочками, стреляющие из лука, пускающие юлу…

Маша, по-девчачьи сложив ладони под щеку, переводила глаза с одной картинки на другую. Занятно, как мало изменений произошло в детских играх за четыреста лет. Вот, к примеру, двое мальчишек кладут палочку на доску, лежащую на камне. Сейчас один из них с силой ударит по своему концу доски, а второй убежит поднимать палочку… О чем-то подобном ей рассказывала бабка, ностальгируя по детским довоенным дворовым играм, – эта забава среди ребятишек, живших в коммуналках на Лиговке, на месте бывших доходных домов, называлась «Двенадцать палочек». Еще были лапта и чижик. И ножички. В них, бывало, даже Маша играла с дачной компанией. Вчера, обнаружив фотографии на флешке из анонимного конверта, она долго не могла заснуть. «Откуда?!» – мучила ее мысль. Ведь ей достались только совсем мелкие картинки, где едва ли возможно было разглядеть детали. Антиквар обещал помочь, но погиб. Тогда – кто?! Кто еще мог достать эти фото?! Тот, кто украл изразцы? Или тот, кто убил Гребнева? И наконец, кому, кроме разве что Андрея и ее работодателя, было известно, в какой отель она направится?! Впрочем, подумала Маша, взломать ее электронную почту не составило бы никакого труда. Пароли она выбирала всегда самые элементарные и не подозревала, что кому-то может быть интересно прочесть ее мейлы. Положим, фотографии сделал тот, кто украл изразцы, размышляла Маша. Но зачем посылать их ей? Что это, издевка? Очередная загадка? Вчера в ночи она позвонила в московскую службу почтового перевозчика, что доставил ей крафтовый конверт. Ей удалось узнать, что отправка была сделана непосредственно в одном из центральных отделений, оплата произведена наличными… Концов не сыскать.

Маша обняла руками подушку и попыталась закрыть глаза, чтобы через минуту снова поймать себя на том, что вглядывается во все более прибывающем утреннем свете в подробности сюжета. Вокруг центральной темы – играющих детишек – поднимался городской пейзаж той поры: дома, кусочек церкви, улочки. Маша вздохнула: нет, спать не получится! Рывком выдернула себя из теплой постели и отправилась в душ. Выйдя из ванной, она быстро натянула невыразительные джинсы с футболкой и – не выдержала, нашла смс от клиента, которое тот сподобился ей выслать только вчера, по прибытии в Брюссель, набрала прямо из номера телефон дер Страата – антиквара, продавшего изразцы Гребневу. «Добрый день! Я на выставке в Намюре. Галерея будет закрыта до двадцатого марта. Будьте добры оставить сообщение». Маше пришлось прослушать сообщение на всех трех языках – английском, французском и даже на незнакомом ей фламандском, чтобы понять: ни сегодня, ни завтра увидеть антиквара не удастся. Она взглянула на число на экране мобильника – до двадцатого еще четыре дня. Настроение испортилось. Даже если она отыщет дер Страата на выставке, поговорить по-человечески у них не получится. Выставка для профессионала – момент стахановского труда. Нарабатывание контактов и активных продаж. Придется подождать до двадцатого. И подумать, чем занять себя до возвращения антиквара. Она вздохнула и, засунув мобильник в карман джинсов, спустилась к завтраку.

Завтрак в отеле сервировался на террасе, в застекленном садике, примыкавшем к зданию с заднего двора. Обслуживали немногочисленных постояльцев (французскую пару и английского, судя по выговору, бизнесмена) вчерашний Седрик и незнакомый молодой официант. Маша сдуру попросила капучино и сейчас с грустью смотрела на кофе со взбитыми сливками, который ей принесли вместо божественного италийского нектара. «А нечего было выпендриваться, – сказала себе Маша. – Чай, не в Италии». Молодой официант тем временем выпытал у Маши, откуда она будет, и поделился прогнозом погоды на ближайшие дни – здесь, в Бельгийском королевстве, как и в королевстве английском, хорошая погода была редкостью и потому подробно обсуждалась за завтраком. Маша узнала, что ей повезло – сегодня не будет дождя, поэтому он советует ей прогуляться по городу. А завтра… Завтра все будет как обычно. И завтра мадемуазель лучше оказаться под крышей музея Магритта, к примеру, это здесь, за углом. Маша согласно кивнула – Магритт так Магритт. И спросила, что он ей порекомендует для туристической прогулки. Официант улыбнулся еще шире.

– Есть «нижний город», – пояснил он. – Место официального выгула туристических табунов и дешевых едален. Там же – неясно, чем столь привлекательный для приезжих «Писающий мальчик» (тут он скривился) и Гран-плас – одна из самых красивых площадей в Европе. Но он лично любит именно этот квартал – Саблон. Здесь жил Брейгель, здесь стоит прекраснейшая из церквей пламенеющей готики – брюссельский Нотр-Дам. Раньше на площади был конный рынок, а теперь по субботам – сборище мелких антикваров и букинистов. Пытаясь привлечь жителей столицы и туристов, они раскладывают свой товар утром, а вечером прячут нераспроданное добро и тенты в багажник машины и идут выпить пива с коллегами в один из многочисленных баров по соседству. Настоящие же «профи» в антикварном мире владеют магазинами на улочках, ведущих к площади. Для любителя старины этот квартал – непременный источник вдохновения: достаточно прогуляться мимо витрин, чтобы увидеть выставленные вещи, часто достойные лучших музеев мира. Но в отличие от музеев их можно потрогать и прицениться. Маша кивнула: она слышала о Саблоне и о сокровищах, которые здесь может найти охочий до старины турист. Не в последнюю очередь потому, что сюда со всей Европы стекались ценности, официально считающиеся утерянными или украденными. Антиквары продают их из-под полы, а затем сокровища оседают в закрытых частных коллекциях… Впрочем, беседа была Машей аккуратно срежиссирована, чтобы подойти к главному вопросу. Маша улыбнулась как можно обаятельней: все это ужасно интересно! А не знаком ли он с кем-нибудь из антикваров, специализирующихся на изразцах? Официант пожал плечами: специалистов надо бы искать в Дельфте, изразцы – это их «конек», но он знает одного и в Саблоне. Сейчас…