Цезарь: Крещение кровью - Владислав Викторович Морозов

любит жизнь. Нет, конечно, попытаться он попытается, для него это будет делом чести, и если выберет вид мгновенной смерти — а в наших условиях это только пистолет, потому что высота его третьего этажа не смертельна, — то умрет. Поэтому, Андрей, когда будете отводить его домой, разрядите ему пушку и заберите все патроны. Все остальные способы — не мгновенные, он успеет сам повернуть назад. Ту же веревку, к примеру, он просто оборвет. — Помолчав, он добавил: — Но это первый и последний раз, когда я сквозь пальцы смотрю на подобные выверты. В дальнейшем все истерические выступления типа запоев будут караться. Причем я придумал способ, который удержит вас от этих шагов. Неустойка, как я понял, уже никого не пугает — у всех денег до хрена. Я буду делать хуже. Три месяиа психбольницы под охраной своих же. Мозги на место встанут раз и навсегда. Плюс к тому, что за эти три месяца никаких заработков, естественно, не будет. Так что если захочется забыться, настоятельно рекомендую подумать о последствиях.

ВДВ выругался, вздохнул.

— Дон-Кихот хренов... Вот хороший парень, во всем могу положиться на него, доверяю, как себе. Но как у него переклинит — так хоть стой, хоть падай. Был человек, стал миссионер.

— А что, уже было нечто подобное? — спросил Саша.

— Ну да. А за что его Дон-Кихотом прозвали? Вот именно за это. Зато, что с ветряными мельницами воюет. Был случай один, еще в Афгане, в самом начале. Тогда на чальство отдало приказ, - между нами говоря, действительно не всякому под силу его было выполнить, тоже не слишком моральный приказ, — и Яковлев взбунтовался. Правда, кончать с собой не пытался, просто отказался выполнять. На «губе» посидел... В разведку-то его из - за этого случая не взяли, а вовсе не из-за рожи его заметной, как ему сказали. Сентиментальный слишком.

Саша пожал плечами.

— Ничего страшного, отойдет.

— Ты думаешь, что он после этого будет работать по - прежнему?

— Уверен. Пару недель посидит дома, подумает о жизни,

Потом я его к Мишке отправлю, Мишка ему быстро мозги на место поставит...

...Путь до Москвы Валера помнил сквозь мутную пелену тяжелого медикаментозного сна безо всяких видений. Его дважды или трижды будили, и он никак не мог понять, почему ВДВ так заинтересован в том, чтобы Яковлев пописал в придорожных кустиках? Ему что, самому от этого легчало? Яковлев ничего не хотел, никаких кустиков, он спал на ходу и постоянно норовил справить нужду против ветра. Заботливый ВДВ успевал повернуть его в другую сторону, Валера сонно бормотал: «Спасибо», и в следующий раз все повторялось.

Потом были огни ночной Москвы, собственный подъезд, дверь квартиры. С него сняли наручники, но замок открывал все тот же ВДВ — Валера не мог удержать ключи в непослушных пальцах. Он даже на ногах не стоял — повис на Славке. Его посадили на кровать, парни ходили по квартире, что-то искали. Славка спросил:

— Валер, ты разденешься сам или тебе помочь?

Яковлев кивнул, расстегнул штаны, встал, чтобы снять их. Голова закружилась, в глазах потемнело, он рухнул плашмя на пол и лежал так, не изъявляя желания подняться. Но ребята не отставали — вот упрямцы, что им от него нужно? Раздели его, засунули под одеяло, и Валера даже не слышал, как они ушли.

Окончательно проснулся он только на следующие сутки к вечеру, в общей сложности проспав более сорока часов. Злость его здорово поуменьшилась, как и решимость немедленно свести счеты с жизнью, но настроение оставалось предельно подавленным. Противно было вспоминать, как Цезарь перехитрил его; к самому себе он ничего, кроме презрения и отвращения, не испытывал.

На телевизоре лежала пачка «четвертных». Откуда они там взялись? Ах, ну да, ВДВ говорил, что они нашли в машинах приличную сумму й, естественно, тут же разделили ее на всех — в договоре не шла речь ни о каких ценностях помимо груза, поэтому все, что они нашли сверх заказа, принадлежало им самим. И деньги, лежавшие на телевизоре, — его, Яковлева, доля. Пересчитал — много, дальнобойщики собирались капитально закупиться. Собирались... В ушах звоном отдались крики девочки; Валера застонал,

Схватившись за голову. Нет, этот голос будет преследовать его до смерти.

Не раздумывая, он метнулся к тайнику, где держал «кольт». Та-ак, теперь ясно, что искал ВДВ в его квартире: ни одного патрона не было. Позаботились, черт бы их побрал... Автомат, конечно, тоже разряжен; замысловато выругавшись, Валера оделся, глянул на часы. Время позднее, водку сейчас только у таксистов на перекрестке можно взять. В Ясеневе не работали водители таксопарков, опекаемых Беляевомппп, поэтому Валера приготовился к дикой переплате. Взял самую большую спортивную сумку, какая у него имелась, сунул в карман всю пачку денег с телевизора — чтобы основательно затариться.

Конечно, нормальной водки у них не было — только польская. Валера хотел пройтись еще в одно местечко, но передумал: у этой польской дряни есть уникальное свойство в определенный момент полностью отшибать мозги. Это было именно то, в чем он остро нуждался.

С той ночи он заперся дома. Пил в глухом одиночестве, пил, не закусывая. Пил, чтобы забыть про все, чтобы не вспоминать собственных дел. Пил, чтобы ничего не соображать. Напивался, засыпал, а с пробуждением начинал заново. Он старался не думать о том моменте, когда закончатся деньги и водка, надеясь успеть спиться до этого. Больше всего ему хотелось допиться до зеленых чертей и сдохнуть от белой горячки; никакой более достойной участи для себя он придумать не мог.

Он перестал убираться в квартире; грязная посуда в раковине на кухне скопилась горкой, мусорное ведро, давно требовавшее опорожнения, источало мерзкие ароматы, в нем бурно плодились тараканы. Он не застилал постель; на столикс возле кровати валялись огрызки неопределимой этимологии, «бычки» вываливались из переполненной пе-пельницы. Пустые бутылки он составлял здесь же, в изголовье кровати. За собой он не следил; проходя мимо пыльного зеркала в коридоре, неприязненно косился на посерев-шую, опухшую небритую морду, плевался и думал, что окончательно опустился. Стал жить, как свинья, и квартиру в хлев превратил. Но даже палец о палец не ударял, чтобы вернуть себе человеческий облик. Зачем? Он не считал себя человеком.

Самого главного — забытья и опустошения — он так и не добился. Он старательно превращал себя в животное, но не тупел. И голоса совести заглушить не мог. Он по-волчьи выл, он уже не мог заснуть,