Роль жертвы - Топильская Елена Валентиновна

— Вы что, правда, не знали? — несколько высокомерно спросила я.

Они закивали. А потом все сгрудились над трупом и долго на него смотрели.

Наконец Стеценко нарушил молчание:

— Неужели это она? Никогда бы не подумал.

— Ты же фильм смотрел. Мы вместе смотрели, — напомнила я. — Кстати, где кассета?

— У меня, — ответил Сашка. — А это точно она?

— Придешь домой, посмотри в титры. Татьяна Климанова.

— Она в кино совсем другая, — подал голос Буров. Он так глаз от нее и не отрывал.

— Да, я тоже ее сначала не узнала, когда она была в прокуратуре.

— А она была в прокуратуре?! — в один голос спросили все трое.

Пришлось рассказать про визит Климановой. Петр Валентинович звучно хлопнул себя ладошкой по лбу.

— А я-то думаю, где я слышал эту фразу, что в записке. Это же из фильма! Там же тоже маньяк звонит ей и говорит, что ее никто не любит, она должна умереть.

— Что значит «тоже»? уточнила я. — Климанова мне рассказывала, что ей кто-то звонит и молчит.

— Ну и что? — не сдавался Петр. А потом ей позвонили и сказали это самое.

— И что? — я пристально посмотрела на Петю, и он смутился.

— В каком смысле?

— Допустим, кто-то позвонил ей и сказал эту фразу. И что из этого?

— Что из этого? — переспросил Петя и залился краской. — Ну...

— Ну? — подбодрила его я. — Позвонил ей кто-то и сказал: «Тебя никто не любит, ты должна умереть». И что дальше?

— И... И она умерла, — храбро ответил Петя.

— Не буду спорить, — тихо сказала я. — Только как все это было? Если она сама написала записку и приняла снотворное, то у меня остаются все те же вопросы. Где ручка и стакан воды?

— Но ведь кто-то ей звонил? — настаивал Петя.

— Она так сказала, что кто-то ей звонил, — мягко поправила его я.

— Вы думаете, что она врала? — Петя спросил это так недоверчиво, что я с умилением подумала — неужели ты, брат, еще не сталкивался с беззастенчиво врущими свидетелями и потерпевшими, не говоря уже о подозреваемых. Похоже, что он еще не сталкивался даже с беззастенчиво врущими прокурорами и милицейскими начальниками, что в нашей практике встречается гораздо чаще, чем неискренний свидетель.

— В общем, дело ясное, что дело темное, — по-научному резюмировал доктор Стеценко, доставая из своего чемодана термометр для измерения ректальной температуры. — Давайте работать. Ну что, Маш, по полной программе?

Моего ответа ему и не требовалось. Гошка из школы поехал к отцу, до утра я была совершенно свободна, поэтому я дописала свою часть протокола осмотра и приготовилась слушать Сашку.

Мрачный Буров присел к туалетному столику и что-то еще начирикал в своем грандиозном плане. Я подошла и заглянула ему через плечо. Список мероприятий дополнился еще одним пунктом: «внимательно просмотреть фильм «Сердце в кулаке»». Правильно.

По мере фиксации трупных явлений чистая душа Петра Валентиновича подвергалась мучительным испытаниям. У него прямо на лице отражался священный ужас — как можно так кощунствовать над таким красивым телом такой известной актрисы! Посмеиваясь про себя над молоденьким опером, я все же не могла не отметить, как чужеродны мы и все наши причиндалы в этой старинной изысканной квартире, рядом с этим, пусть мертвым, но нежным и хрупким телом. В квартире было тихо; незаметно стемнело, и я включила свет. Понятые — пожилые супруги из соседней квартиры — как мышки, сидели на кухне, их было не видно и не слышно.

Звякал своими приборами Стеценко, время от времени Петр Валентинович шуршал бумажками в своей папке.

То ли из-за того, что в старом доме были такие толстые стены, то ли потому что к вечеру уличный шум стих, в квартире царила зловещая тишина, и меня не покидало ощущение, что мы находимся в каком-то изолированном пространстве, отрезанном от окружающего мира. И все время вспоминался фильм, в котором Климанова сыграла главную роль. Может быть, потому, что я невольно проецировала интригу фильма на реальные события, мне казалось, что и сейчас фильм продолжается; во всяком случае, эта квартира, наполненная старинными вещами, хрупкими фарфоровыми безделушками, антикварной мебелью, так подходящая трепетной актрисе, продолжала казаться мне декорацией, тело посреди комнаты — антуражем мизансцены, а мы все — статистами на съемочной площадке, подчиненными воле невидимого режиссера.

По правилам жанра, это обманчивое спокойствие вот-вот должно было бы взорваться каким-то шокирующим событием; но что могло случиться здесь, сейчас, такого, что напугало бы нас? Следователя прокуратуры, двух оперов и судебно-медицинского эксперта? Все шокирующее в этой квартире уже произошло; вот он — труп, ради которого мы здесь.

И как раз в тот момент, когда я подумала, что ничего случиться уже не может, патриархальную тишину квартиры вспорол резкий телефонный звонок. Я вздрогнула от неожиданности, да и мужчины встрепенулись, но трубку брать не спешили и выжидающе смотрели на меня.

Машинально посмотрев на часы — одиннадцать вечера, я подошла к телефонному аппарату, стоявшему на туалетном столике, и, секунду поколебавшись, сняла трубку.

— Алло! — сказала я в трубку приглушенным голосом, но мне никто не ответил. Я тоже замолчала и стала слушать; по некоторым признакам можно было понять, что я не слышу ответа вовсе не из-за плохого качества связи, а из-за нежелания кого-то отвечать. До меня доносились шорохи, дыхание человека на том конце провода.

Опера и Сашка, замерев, смотрели на меня, а я держала трубку и не знала, как реагировать на это странное молчание. Может, позвонивший просто растерялся, услышав вместо голоса Климановой в трубке чужой голос? Но я ответила очень тихо; в принципе, распознать не климановский голос мог только очень хорошо знакомый с ней человек. Тогда почему он не представился? Все ее хорошие знакомые уже, наверное, знают о ее смерти. А если человек решил, что не туда попал? Тогда бросил бы трубку и повторил попытку дозвониться. Наконец я очнулась от оцепенения и тихо положила трубку, мембраной вниз, на кровать, благо она стояла рядом с туалетным столиком. На цыпочках подойдя к Бурову, я вполголоса сказала ему:

— Сходите в соседнюю квартиру, позвоните в дежурную часть ГУВД, пусть проверят, откуда звонок.

Буров кивнул, тут же крутанулся на каблуках и выскочил на кухню. Оттуда он, как ястреб цыпленка, вытащил старенького понятого и повел его к дверям, что-то объясняя ему на ухо. Я вернулась к трубке, тихонько подняла ее и послушала: мой «собеседник» еще не разъединился со мной, в трубке все так же слышались шорохи и дыхание. Почему-то мне почудилось, что дыхание мужское.

Из комнаты я увидела, как Буров под ручку с понятым распахнули входную дверь и нос к носу столкнулись с мужчиной, стоявшим на лестничной площадке и поднявшим руку, чтобы позвонить в дверной звонок. Я тоже вышла в прихожую.

Мужчина средних лет, приятной наружности, с озабоченным лицом заглядывал в квартиру через плечи Бурова и старичка соседа.

— Здравствуйте, Андрон Николаевич, — сказал ему старичок сосед, и я поняла, что это — Латковский, бывший муж актрисы.

— Добрый вечер, Аркадий Ильич, — рассеянно ответил Латковский. — Можно войти? Мне звонили, сказали, что с Татьяной беда...

Буров посторонился, пропуская Латковского, а сам ушел вместе со старичком звонить. Латковский вошел в прихожую и долго вытирал ноги о маленький цветной коврик. На улице было сухо, нужды не было так долго драить подошвы. Он явно оттягивал момент, когда он увидит труп бывшей жены.

Наконец он прошел в комнату, и тут же, на пороге, затормозил и отвернулся.

— Боже, Боже! — наконец вымолвил он. — Она сама?..

— Пойдемте на кухню, — предложила я. Мы вместе прошли на кухню, где в одиночестве сидела пожилая соседка. Увидев Латковского, она вскочила с места, зарыдала, обняла его и прижала к себе. Некоторое время они стояли обнявшись, потом присели к столу.

— Как это случилось, Софья Леонидовна? — спросил Латковский, и Софья Леонидовна зарыдала с новой силой. Наконец, промокнув глаза платочком и отсморкавшись, стала рассказывать ему все, что мы уже знали.