Михаил Рогожин - Новые русские

— Я же обещал их капиталы принести на блюдечке.

Понтифик ждет, пока Лев не скроется из глаз. Потом останавливает Макса. Долго смотрит ему в глаза, проводит пальцем по его надбровным дугам. Заправленный, потухший взгляд Макса светлеет. Он быстро возвращается к действительности.

— Успокойся, агнец мой, она будет жить. Ее спасли. Хотя, признаюсь, слишком много потеряла крови…

— Это я виноват! — перебивает его Макс.

— Нет, агнец мой. Ведь ты боролся не с Элеонорой, а с Ласкаратом, завладевшим ее телом. Но он проиграл. Потеря крови заставила его ретироваться. Теперь он снова слоняется где-то агрессивным сгустком энергии. А тебе предстоит позаботиться о выздоровлении Элеоноры. Знаю, потребуются большие деньги, поэтому с завтрашнего дня станешь президентом Международного фонда экологической защиты.

Макс с благодарностью смотрит на понтифика, но губы упрямо повторяют:

— Она не захочет, нет, не захочет. А фонд? Разве я сумею?..

— Эх, агнец мой, запомни на всю оставшуюся жизнь: «УБИ НИХИЛЬ ВАЛЭС, ИБИ НИХИЛЬ ВЭЛИС —  где не имеешь силы, там и не желай…» А силу я тебе дам. Справишься получше Глотова.

В другое время Макс умер бы от счастья. Но сейчас он способен думать исключительно об Элеоноре.

— Спасибо. Жаль, что, даже став президентом, я не сумею добиться ее любви.

— Сумеешь, агнец мой, сумеешь. Ей очень повезло. Врачи были в растерянности. У нее оказалась редкая группа крови. А тут, на ее счастье, привезли женщину, только что погибшую в автокатастрофе. Ее кровь подошла. Так что теперь Элеонора станет другой. Новая кровь в ее венах обязательно воспылает любовью к тебе. Верь мне. Я все сказал. ДИКСИ.

— Боже, какое чудо! — лепечет Макс и стремится поцеловать руку понтифику.

— Подожди. Это еще не все. Вон там, видишь, везут в морг труп той самой погибшей женщины. Пойди погляди на нее. Не этого ли ты хотел?

Макс беспрекословно повинуется. Легко настигает санитара, катящего каталку, останавливает его и, не спрашивая разрешения, откидывает простыню… Перед ним возникает бескровное лицо Веры с разинутым, словно для последнего крика, ртом…

ВСЕ.