Георгий Миронов - Анаконда

Старшего следователя по особо важным делам при Генеральном прокуроре России, Александра Михайловича Муромцева, он знал лет десять. Еще с тех времен, когда молодого сравнительно Муромцева оставили после работы в бригаде Генпрокуратуры при Следственном управлении и еще более молодого Мищенко включили в его бригаду, расследовавшую дело по банде Расторгуевых, грабивших автомобилистов на дорогах Центральной России.

Не тот случай, когда вспоминаешь совместную работу, опираясь на воспоминания о совместно выпитой водке, закадренных бабенках в тугой российской провинции или общих успехах. Вроде и вспомнить не о чем: дело о банде Расторгуевых у них развалилось. Членам банды, сидевшим в разных СИЗО, были с воли переданы оружие, снаряжение, были подкуплены контролеры СИЗО, и пятеро из шести членов банды бежали. До суда в тот раз дело не довели. Снова поручения УГРО, снова поиск бандитов по всей России...

Муромцев дело это все же до ума довел. Разыскали всех бандитов; снова в СИЗО; три года тянулось следствие. И хотя бандиты наняли трех самых дорогих адвокатов — Ройтмана, Свиристелева и Бадмаева, доказал Муромцев участие каждого члена банды в шести убийствах. Троих расстреляли по приговору суда, трое еще сидят. Десять лет сидят. Еще по пятерику осталось. Так-то.

Но это была удача Муромцева, а не Мищенко. Так что, и вспомнить не о чем? Есть о чем. О десятках вечеров в гостиницах Смоленска и Самары, Твери и Ульяновска, Вятки и Тулы. Сунут, бывало, кипятильники в граненые стаканы, намажут плавленные сырки на куски черствоватой булки и говорят, говорят. И о делах раскрытых и нераскрытых, о доведенных до суда и о рассыпанных защитой или купленных судом...

Те беседы Мищенко с Муромцевым, ставшим впоследствии одним из лучших «важняков» Генпрокуратуры, были как вторые университеты. Пожалуй, «семинары» в гостиницах дали ему больше, чем редкие встречи с преподавателями ВЮЗИ.

«Надо позвонить Муромцеву», — решил Мищенко и набрал номер телефона Следственного управления Генпрокуратуры.

На его счастье, Муромцев оказался на месте.

— Повезло тебе, Александр Петрович, последние бумажки по делу Тумеркулова перебираю, завтра в СИЗО на допрос, послезавтра в Уфу лечу. Что у тебя там? Про дело о хищении икон и убийстве церковного сторожа слышал. Тут тебе лучше с Патрикеевым связаться из ОСО, чтобы он, во-первых, границы перекрыл, иконы-то XVI века, ценность по нынешнему времени, когда, как Егор говорил, почти все иконы этой эпохи из России уж вывезены, великая. Он и по банде, взявшей иконы, сможет тебе посоветовать. А для меня не тот масштаб. Я, как ты знаешь, занимаюсь особо жестокими убийствами, совершенными в условиях неочевидности в ряде регионов страны, бандами покрупнее, что ли, покруче.

— Есть у меня для тебя, Александр Михайлович, такая банда, — прервал Муромцева Мищенко. — Причем не простая, а «золотая».

— Что имеешь в виду?

— А вот что...

И рассказал Мищенко старшему товарищу всю историю небывалого для города Рудного двойного убийства. Поделился всеми сомнениями, сложившимися в горпрокуратуре версиями. И про предполагаемые инсценировки убийства с изнасилованием. И про данную в розыск ориентировку на древние перстни. И про ориентировку, которую они через облпрокуратуру дали во всероссийский розыск по трем «монашенкам».

— У тебя с облпрокурором как, нормальные отношения?

— Нормальные.

— Не обидится, что со мной через его голову, по старой дружбе вопрос согласовываешь?

— Не обидится. Он о деле всегда больше, чем о своих амбициях, думает. Мы с ним уже три года. Хорошо работаем.

— Тогда так: собери все материалы дела, особенно данные экспертиз, высылай в область, пусть областной запросит заместителя Генерального Бориса Михайловича Кардашова на предмет передачи дела к нам в Следственное управление. Разрешаю при этом сослаться на наш с тобой разговор. Дело действительно интересное. При этом замечу, что разбойные нападения на квартиры коллекционеров, убийства с целью завладения редкими драгоценностями в последнее время участились. Когда выяснится, что одна межрегиональная структура работает из нескольких банд, значит, наша компетенция. Будем с Егором Патрикеевым разгребать.

— Ну, слава Богу. А то у меня смылись эти «монашенки». Концы в воду. В области их точно нет. Все другие похожие преступления с ними не связаны. Почерк близкий, да иной.

— А скажи-ка ты мне: вот сели те «монашенки» на поезд. И куда он шел? В Москву?

— Нет, в Санкт-Петербург.

— Вот то-то и оно. Там на днях взяли редчайшую коллекцию и человека хорошего убили. И есть маленький следок, что сделали это женщины.

МОСКВА. ПРОФЕССОР ПО КЛИЧКЕ БУГОР.

НИИ И ЕГО ПОДВАЛЫ

Мишка Айзенберг открыл своей отмычкой дверь в секретный отсек, прошел по длинному коридору, шмыгая носом. Опять насморк подхватил, а носового платка, как обычно, с собой нет. На углу, поворачивая к техническим цехам, воровато огляделся и высморкался с помощью двух пальцев.

Заглянул в кузницу к старому охальнику Никодиму. Ну, это только называется так, кузница, а вообще-то тут и литейный, и кузнечный цеха. И один на все бригадир — трижды судимый, бежавший в 1995 году из НТК строгого режима Никодим Пепеляев, на том завязавший с грабежами и убийствами, но не желавший возвращаться на исправление в зону и потому как подарок судьбы принявший предложение жить в «подполье», удовлетворяя за счет своего стахановского труда все свои скромные жизненные потребности.

Услышав, что кто-то вошел в мастерскую, не поворачивая головы, Никодим с силой втянул воздух широкими, приплюснутыми ноздрями.

— Ты, что ли, Мишаня?

Как ни странно, Никодим по-своему любил Мишку, годившегося ему в сыновья. Может, потому, что никого другого, кроме Вальки, отчищавшего кровь с золота и драгоценностей, своего подручного, да Мишки, изредка забегавшего в подвалы по делу, не видал. Хозяйка в последний раз аккурат с полгода назад была. Так-то. А честно говоря, и потребности Никодим в общении с другими человеками не видел. Кормили сытно и сладко, у него была комната тут же в подвале с телевизором, видеомагнитофоном и большой коллекцией порнофильмов. А под порнофильм гусю шею точить совсем не то, что под журнал «Плейбой», стоивший в зоне больших денег. Так что, по-своему счастлив был Никодим. Чем меньше человеков, тем спокойнее.

Но Мишу любил. И даже не смог бы объяснить эту свою любовь внятно. Ну, привозил ему Мишка порнокассеты для видака, так могли бы и по пневмопочте, как все «посылки» с рыжевьем и камушками по бесконтактному каналу. Ну, приносил иногда Мишка с воли свежие пирожные, какие Никодим особенно уважал, заварные эклеры. Так ведь и их мог бы, как отвечающий за материально-технические вопросы в этом НИИ, переслать обычными каналами, вместе с продуктами и необходимыми реактивами для очистки камней и литья драгметаллов.

А он вот, жидяра, сам приносит. Значит, уважает.

Если бы Никодим знал про труды венского одноплеменника Мишки врача Зигмунда Фрейда да попробовал проанализировать свою странную любовь к Мишке на основе тщательного анализа своей причудливой непутевой жизни, то пришел бы, возможно, к неожиданному выводу.

Тридцать пять лет назад Никодим, которому тогда было столько же примерно, как сейчас Мишке, то есть годков тридцать четыре — тридцать пять, убил красавицу евреечку в городе Житомире. Была она женщина царственная, годов на десять постарше Никодима, и сильно ему глянулась во время ограбления квартиры врача Каценеленбогена. Взял он на квартире тогда много чего ценного. И из одежи, и из посуды. Но вот рыжевья, бриликов не было. Сам Каценеленбоген, как его ни пытал, не признавался, паскуда, есть ли что из драгоценностей в доме. И только когда Никодим раздел донага его жену, красавицу Соню, и собрался с ней сделать кое-что по всей программе и в разных позициях, выдал, сучара, свои фамильные часы и брошь бабки с крохотным брильянтиком. Стоило из-за такого мараться? Часы и колечко Никодим взял, но и начатое дело закончил. Но поскольку Каценеленбоген при этом стал очень громко, на одной ноте, выть, а его жена, красавица Соня, вообще потеряла сознание, то и пришлось убить Каценеленбогена. А опосля, когда закончил свои дела с его женой, то и ее.

Сильно тогда устал Никодим. Столько волнений! Пошарил в буфете, нашел початую бутылку водки, капустки квашеной тарелку, три картофелины холодные в кожуре. Так в кожуре и сожрал. И бутылку выпил. От волнения ли, что на трупах кровавеньких трапезу свою справляет, или от чего еще, но вдруг сил у него прибавилось. А в голове мысль: «Про жидков всегда говорят, что богатства у них несчитанные, что жируют они на теле русского народа. Так что, если в квартире врача этого поискать, наверняка клад найдешь!»

И стал искать.

И нашел.

В крохотной кладовой без окон, под горой старого платья, — девушку лет двадцати изумительной красоты, в почти что полуобморочном состоянии. Как родители ее сумели спрятать в той суматохе, когда он в квартиру их ночью проник? Или сама сховалась, воспользовавшись, что мать с отцом внимание его, Никодима, отвлекали? Но факт есть факт: была она в наличии живая и здоровая. Если не считать, что напугана до полусмерти и дрожала мелкой дрожью.