Пресс-хата для Жигана - Сергей Иванович Зверев

подруге Капканова, молоденькой провинциалке, приехавшей покорять Москву, повезло меньше. Задушенную девушку обнаружили в кустарнике возле забора. По-видимому, мечтавшая стать телезвездой особа бросилась на помощь Капканову и слишком рьяно защищала своего покровителя. А угонщик, не рассчитав силы, убил ее.

Впрочем, все вышесказанное было лишь предположительной картиной преступления, родившейся в голове следователя Петрушака. Шоумен лежал без сознания в реанимационной палате больницы. Трифон покоился в холодильной камере морга, а девушке предстояло отправиться на малую родину в цинковом гробу. Но оставался некто, пытавшийся уйти от собровцев.

Сейчас он находился в камере, и следак надеялся благополучно завершить это дело.

Все газеты сообщили о нападении на «народного любимца», «лучшего российского юмориста» Арнольда Капканова. Его фиолетовая физиономия, обмотанная бинтами и перевитая трубками, была показана во всех новостных телевизионных передачах. Коллеги жертвы, среди которых было немало известных людей, заклеймили бандитский беспредел и беспомощность органов правопорядка.

Начальник вызвал Петрушака и ответственно заявил:

— Геннадий Семенович, надо раскрутить это дело.

— Да тут все проще пареной репы. Преступник убит при задержании. Машина будет возвращена владельцу. Все встало на свои места, — заметил Петрушак.

На что начальник, удрученно покачав головой, ответил:

— Ты, Гена, без фантазии к делу относишься. Нашей заслуги в том, что собровцы пришили урода, нет. Следовательно, им все почести полагаются. Так?

— Действительно, — кивнул догадливый следак.

— Дело-то громкое. Капканов мужик известный. Его харя лет пятнадцать с телевизионных экранов не сходила. Моя жена даже всплакнула, когда услышала, что Капканова изувечили. Врубаешься?

— А то…

— Так что, напрягись, Геннадий Семенович. Выдай результат. Нам ой как хорошее дело раскрутить надо. Поправить репутацию отдела. — Придав лицу скорбное выражение, начальник замолчал.

Шефа Петрушака недавно здорово вздрючили на областном совещании за низкий процент раскрываемости, упущения в работе с личным составом и другие прегрешения, и теперь, опасаясь, что его отправят на пенсию, начальник задергался.

Выслушав шефа, Геннадий Семенович подумал: «Привык чужими руками жар загребать. Дело ему раскрутить надо!.. А с какого края к этому делу подступиться?..»

Словно угадав мысли подчиненного, начальник вкрадчиво посоветовал:

— Поработай плотно со вторым задержанным.

— Думаете, он сообщник убитого? — придвинувшись поближе, спросил Петрушак.

— Возможно, — загадочно усмехаясь, произнес шеф.

— Значит, отработать парня по полной программе?

— Тебе решать.

— Но если парень упрется, все концы обрубаются, Что с невиновного взять?

— Невиновными бывают только младенцы, и то, пока из коляски не выбрались. У остальных грешки найдутся. У одних поменьше, а у других о-го-го какие, — туманно выразился шеф, откидываясь в кресле.

Смекалистому Пегрушаку не надо было повторять. Он понял, чего хочет начальник: неопровержимых доказательств причастности задержанного к преступлению. Добытых любой ценой

Глава 3

Времяпрепровождение в камере приятным не назовешь. Но Жиган давно усвоил простую истину: в жизни все можно преодолеть, кроме смерти. Главное не раскисать. И быть в форме.

Камера, конечно, не спортзал и не комната с тренажерами. Но нехитрые физические упражнения можно выполнять и в бетонной клетке. Поэтому после скудной утренней кормежки, состоявшей из кружки чая, пахнущего гниющей листвой, и миски каши, заправленной прогорклым маслом, Жиган приступил к тренировке. Для начала выполнил серию отжиманий, покачал пресс. Основательно размявшись, сделал минутную передышку, чтобы восстановить дыхание.

Отработать следующий блок упражнений не успел. Визгливый голос контролера из-за стальной двери скомандовал:

— Руки за спину. Лицом к стене.

Пронзительно заскрипела дверь, и в камеру кто-то вошел. Жиган слышал лишь тяжелое сопение и шаркающие шаги. Когда дверь захлопнулась, обернулся, чтобы рассмотреть вошедшего.

Потный толстяк в спортивном костюме с трилистником «Адидас» на куртке и штанах стоял посреди камеры и мило улыбался, демонстрируя свое расположение к сокамернику.

— Здравствуйте. Меня зовут Роман Иванович, — церемонно представился он.

Жиган подошел ближе и стал рассматривать незнакомца. Тому можно было дать и тридцать, и сорок с хвостиком. Бывает такой тип мужчин, чей возраст трудно определить. Рано обрюзгшее тело и невыразительное лицо делают их похожими на фарфоровых болванчиков — китайских божков. Роман Иванович напоминал резинового манекена.

Его фальшивая улыбка сразу не понравилась Жигану. Люди, попадающие в камеру, обычно демонстрируют иные эмоции. У них редко хватает сил, чтобы изобразить хотя бы некое подобие радости. А толстяк буквально сиял, излучая доброжелательность.

Ответив на приветствие, Жиган отошел в дальний угол, дав понять, что не намерен продолжать беседу, и все время чувствовал на себе липкий взгляд Романа Ивановича.

Вечером после отбоя толстяк, взгромоздившись на нары, завел душевный разговор. Вкрадчивым голосом, напоминающим мурлыканье кота, он принялся жаловаться на злодейку-судьбу:

— Знаете, я по недоразумению за решетку угодил. Купил по случаю стройматериалы для будущего дома, а они оказались крадеными. Мало того, сторожа склада, где хранились эти проклятые стройматериалы, крепко помяли. Дедок преставился в больнице. А я теперь пытаюсь доказать, что не верблюд. Попался на собственной глупости.

«Или жадности», — предположил Жиган.

Толстяк вызывал у него тревожные чувства. Слишком сладко он улыбался. Слишком уверенно вел себя в камере. Хотя утверждал, что впервые отведал тюремной баланды.

— А вас почему держат в гордом одиночестве? Везде пишут, что места лишения свободы переполнены. Подследственные спят по очереди. Задыхаются в тесноте, — проявил осведомленность новый сосед.

Жиган не сдержал улыбки. Приподнявшись на шконке, он пристально посмотрел на соседа.

— Вы тоже не без комфорта устроились, — ответил он.

— Куда определили, — горестно вздохнул толстяк.

Перевернувшись на спину, он принялся яростно чесать покрытую рыжеватыми волосами грудь и от удовольствия даже похрюкивал, что-то бормоча себе под нос. Решетка шконки жалобно поскрипывала под многопудовой тушей толстяка. Молния на его спортивной куртке разошлась, и из-под сбившейся майки показался коричневый сосок с кустиком волос. Казалось, ничего необычного в этом не было.

Однако дрожащая, словно холодец, грудь заплывшего жирком мужика почему-то вызвала у Жигана приступ тошноты. И все же он не мог оторвать от нее взгляд. Даже напряг зрение. Чуть выше закрытого порослью соска виднелись светлые линии шрамов. Когда-то на этом месте была татуировка, от которой толстяк постарался избавиться. Но сделано это было неумело и некачественно. Линии образовывали контур, в котором угадывались очертания животного с длинным хвостом.

«Крыса… Так ты, пирожок, у своих тырил на зоне. Прикидываешься воспитанным человеком. Невинной жертвой стечения обстоятельств, а на самом деле последний негодяй. Пробовал вывести татуировку… Может, у тебя еще какие-нибудь клейма имеются. Похлеще, чем грызун. То-то курточку снять боишься… Нет, колобок. Тебе лучше закрыть матюгальник. Не лезть ко мне с расспросами. А то уж больно ты на «наседку» похож. Разведешь гнилой базар, а потом следаку побежишь стучать», — с ходу определил Жиган.

Его опыт пребывания на зоне подсказывал: толстяк