Корейский излом. В крутом пике - Александр Александрович Тамоников

Ознакомительный фрагмент

подумал Кожедуб. – Вот так, за непродуманную фразу. Но тогда время было другое. А в чем другое? Может быть, и я где-нибудь что-нибудь не то ляпнул? Вроде бы нет…»

Машина остановилась, прервав его невеселые мысли. Но только не перед местным отделением МГБ, а перед Кисловодским горкомом партии. Кожедуба провели в кабинет первого секретаря. Тот стоял взъерошенный, с искаженным лицом, держа в руках телефонную трубку кремлевского телефона. Иван представился. Секретарь резко подался ему навстречу.

– Товарищ Кожедуб, Василий Иосифович на связи.

Иван присел на подвернувшийся стул и прижал трубку к уху.

– Это ты, Иван? – спросил Василий Сталин и после изощренной матерной рулады, выданной слегка заплетающимся языком, не дожидаясь ответа, продолжил: – Немедленно вылетай в Москву, есть работа. Работа стоит, а Ваня отдыхает, тело свое тешит. Вылетай немедленно!

– Есть, товарищ генерал.

Командующий ВВС Московского военного округа повесил трубку. Кожедуб снял фуражку, вытер пот со лба, потом кивком попрощался с партийным секретарем и направился к выходу из кабинета. Ему остро захотелось выпить.

«Невыполнимое желание. Какая еще выпивка! Надо заехать в санаторий, предупредить Вику, собраться», – подумал он, взявшись за ручку двери.

– Товарищ Кожедуб, – остановил его все тот же майор. – Вас приказано доставить на аэродром, машина у выхода.

– Но я должен предупредить жену.

– Напишете записку, мы передадим.

В голосе майора звучало превосходство вершителя судеб, но Ивану на это было откровенно наплевать. И на майора, и на его тон. Он пытался угадать причину неожиданного вызова на службу.

«В дивизии что-то не так, а может… к войне надо готовиться…»

Кожедуб был хорошо информирован о ходе Корейской войны, об участии в ней советской авиации. А напряжение там неуклонно нарастало и готово было выплеснуться в прямое боестолкновение с американцами.

Записку Вика получила утром. Ее текст был предельно краток: «Не волнуйся, все в порядке, срочно вызывают в Москву. Тебе все расскажут потом».

Она пыталась расспросить посыльного, мол, что с мужем, где он, но тот заладил, как заезженная патефонная пластинка:

– Не волнуйтесь, все будет нормально, его направляют в ответственную командировку.

Виктория вспомнила их прогулку, громкоговоритель на телеграфном столбе («от Советского информбюро…») и все поняла.

В это самое время Иван Кожедуб прибыл на аэродром подмосковной Кубинки. В дивизии полным ходом шла подготовка к «секретной командировке», смысл которой ни для кого уже не являлся секретом. И эта подготовка выглядела очень странно: у летчиков отобрали советские документы и выдали гражданскую одежду – мешковатые серые костюмы одного фасона.

– Прямо как в инкубаторе, – пошутил какой-то капитан.

– Или в лагерях – там тоже все одинаково одеты, – немедленно прозвучал ответ.

– Типун тебе на язык. В лагерях не летают.

Офицеров собрали в актовом зале. Представитель политуправления зачитал им секретный приказ:

– «Правительство Северной Кореи обратилось к Советскому Союзу с просьбой послать летчиков-добровольцев на реактивных самолетах для спасения народов страны, гибнущих под бомбами американских агрессоров». Кто из вас желает поехать добровольцем?

Руки подняли все. Попробовал бы кто-то не поднять! Но из ста желающих отобрали только шестьдесят. Самых опытных.

Летчикам предстояло ехать на войну, в Корею. А командиром 324-й истребительной авиадивизии был назначен трижды Герой Советского Союза полковник Иван Никитович Кожедуб.

– Ну, с «МиГами» мы им холку намнем, – сказал он генералу, представителю Василия Сталина.

– Там, товарищ полковник, воевать придется по-другому, – охладил его пыл генерал. – Используйте опыт, военную хитрость, новую технику. Самостоятельные боевые вылеты вам лично запрещены, то есть убедительно не рекомендованы – не дай бог, еще в плен попадешь в качестве сладкой булки для американской прессы. И смотри, Ваня, я тебя знаю. Это ты с виду такой выдержанный и спокойный, а ведь азартен, как картежник.

Бедный мой мальчик. Для тебя вернулись денечки сорок четвертого – сорок пятого годов. Мой ты родной, все это ужасно, да, ужасно, и меня это сводит с ума. Ты, любимый, в опасности. Пишешь, что вернешься прокопченным, пахнущим порохом и постаревшим. Но я еще больше буду любить тебя такого, прокопченного.

Любящая тебя Вероника.

Т р у м э н: Соединенные Штаты предпримут необходимые меры, включая все оружие, которое у нас есть.

К о р р е с п о н д е н т: Мистер президент, вы сказали, что «все оружие». Значит ли это, что применение атомной бомбы активно рассматривается?

Т р у м э н: Оно всегда активно рассматривалось.

Из пресс-конференции президента США Трумэна.

Намереваясь поспать, Колесников направился к себе, но по дороге его остановил запыхавшийся посыльный из штаба.

– Товарищ капитан, весь личный состав, свободный от службы, должен присутствовать на лекции по международному положению.

Павел молча развернулся и пошел в направлении штаба. Для него эта лекция не была неожиданностью – пару дней назад их предупреждали, что приедет лектор из Москвы, целый доктор наук.

Зал для собраний был полон, стояли даже в проходах между рядами. Но о командире позаботился Лопатников, который приготовил ему местечко.

Слушали внимательно, не шелохнувшись. Лектор галопом по Европам прошелся по общим мировым проблемам, а потом акцентировал внимание слушателей на корейских событиях. Люди жили предчувствием скорой войны, поэтому внимали каждому слову лектора.

После лекции офицеры собрались в комнате Колесникова пить чай с сушками и шоколадом, входящим в паек.

– Водочки бы не мешало, – мечтательно проговорил Лопатников. – Командир, лечебную дозу нальешь?

– Лечебную налью.

Колесников вынул из шкафа бутылку водки и три стакана. Лечебная доза составляла сто граммов, она позволяла пройти на следующий день предполетный медосмотр. Проверено. С похмелья до полетов не допускали.

Выпили, закусили шоколадом. Мишин заварил чай. Начали обсуждать инцидент на Сухой Речке.

– Ну артисты! – воскликнул Лопатников. – Пролетели над озером Ханка, которое вовсе не лужа какая-нибудь, чтоб не заметить, приняли советский аэродром за северокорейский и по ошибке штурмовали его. Об этом Трумэн Сталину наплел. Про ошибку. Его можно понять – он на самолетах не летал.

– Во-во! – поддержал его Колесников. – В ясную погоду заблудились, ненароком пересекли границу, не рассмотрели опознавательные знаки на самолетах и атаковали.

– И безнаказанно смылись, – добавил Мишин. – А пилоты сидели, как мыши под веником.

– Им приказа не было, – пояснил Колесников.

– А ты, товарищ капитан, тоже бы ждал приказа?

– Я бы не ждал. – Взгляд Колесникова ожесточился. – Поднял бы эскадрилью и вдарил бы из всех стволов. Хрен бы они у меня ушли.

– А начальство?

– А с начальством бы потом разбирались. В начале войны так же было. А потом с начальством разбирались – головы летели, как горох из дырявого мешка.

– Товарищи офицеры, – подал голос Мишин, прожевав очередную плитку шоколада. – А вам не кажется, что мы стоим на пороге войны? Обнаглели америкашки. Пора бы им дать по зубам и по другим частям тела.

– Это не порог, это «красная черта», которую они переступили, – ответил Колесников и подумал при этом: «Все это близко и знакомо. История развивается по спирали…»

После завтрака Колесников поставил боевую задачу:

– Идем в район Синыйджу. Приказано