Михаил Нестеров - Спецкоманда №97

Ознакомительный фрагмент

— Кто тебя консультировал по этому вопросу?

— Капитан первого ранга Ранеев, — назвал полковник имя сотрудника оперативного управления.

— Хорошо. Нам осталось выяснить, кто в «Дельте» комплектовал экипажи, кто стоял за распределением очередности практических занятий под водой, и через него выйти на заказчика.

— Неплохо было бы. Да и материалы по возбужденному делу не мешало бы посмотреть. Насколько я знаю, теракт в Генпрокуратуре «завис». Кому мешал Максаков?

— А может, начальник Главка МВД по Южному федеральному округу генерал Шестопалов? — подсмотрел в сводке Ленц. — Или просто два военных вертолета — лакомый кусок для террористов. Я посмотрю, что смогу сделать. Пока ни милицию, ни Генпрокуратуру, ни тем более ФСБ напрягать не будем. Поглядим, что у нас будет вырисовываться, какая фигура выплывет. По большому счету не важно, какие цели она преследует, более существенно, какие средства использует. А это спецназ ГРУ. — Брови генерала сошлись к переносице. — Короче, какой-то мудрозадый поимел всех нас. В учебном центре, считай, в колыбели. Согласен?

— Да, — кивнул Артемов на меткое сравнение начальника ГРУ.

— И все же: если речь идет о чем-то непонятном, как в нашем случае, — значит, она идет о деньгах. Умные люди, эти мудрецы. На чем мы остановились?

— На кураторе.

— Мне кажется, что его постигла участь экипажа.

— Не думаю.

— Вот как? Почему?

— Потому что это перебор, Игорь Александрович.

Ликвидация куратора породила бы цепь событий, а так гибель курсантов — лишь одно-единственное звено. В противном случае несчастный случай переставал быть таковым. Что не входило в планы разработчика операции. Так что куратор жив. Я так думаю.

— И все же. Что-нибудь слышал о несчастных случаях среди офицеров и инструкторов «Дельты»? Ну, спустя какое-то время после ЧП: год, два...

— Я слышал о несчастном случае с лаборантом НИИ-17, — как ни в чем не бывало сказал Артемов. — Некто Евгений Дудников. 27 сентября 1997 года он попал в автокатастрофу. Погибли трое: он, жена и его теща. Спустя ровно месяц после диверсии.

— Да, в твоей сказке партизаны становятся все жирнее... Давай-ка заслушаем твоих людей. Сначала одного, потом другого.

Человеку, вошедшему в кабинет начальника военной разведки, на вид было двадцать семь — двадцать девять лет. Он был одет в светлый пиджак, темные отутюженные брюки («стрелки — пальцы обрежешь», — заметил Артемов) и коричневые туфли. Он вытянулся в струнку при виде «четырехзвездочного» генерала с орденской планкой в четыре ряда на кителе и человека лет сорока в гражданской одежде, пересевших на диван. Он давно уволился в запас, его карьера военного прервалась, когда в сентябре 1997 года закрыли «Дельту», а курс распустили.

Он кашлянул, поднеся кулак ко рту. Чем напомнил Артемову сцену из «Семнадцати мгновений весны»: опознание Штирлица «больным пареньком», стоявшим в охранении недалеко от разрушенного дома радистки Кэт и ее мужа Эрвина. «Вот сейчас этот парень попал „в одно из мгновений“, — незаметно улыбнулся полковник. — Видит перед собой не российского генерала, а начальника гестапо». Он скосил глаза на Ленца: тот сидел, на взгляд Михаила Васильевича, с малость глуповатым лицом, действительно, как на очной ставке или опознании, не зная, что услышит. Просто ждет. Неодолимо тянуло встать, подойти к «чахоточному» и сказать, указав на Ленца-Мюллера: мол, он свой человек — Герой России, правда, но не сделал ничего дурного, просто мы так — от делать нечего — развлекаемся.

— Представьтесь и присаживайтесь, — попросил генерал суховатым голосом.

— Старший сержант запаса Николай Реутов! — по-военному четко отрапортовал гость.

— Присаживайся, Николай, — повторил Ленц, переходя на «ты». — И разреши пару-тройку вопросов. В 1997 году ты был зачислен на курс спецподготовки.

— Так точно, товарищ генерал армии!

— Да не ори ты, господи боже мой! Ты ж не в казарме! Называй меня по имени-отчеству: Игорем Александровичем. Что можешь сказать о погибшем экипаже? Помнишь тот случай?

— Так точно, Игорь Александрович!

«Господи...» — простонал генерал, чувствуя зуд в ушах. Кроме хозяина, в этом кабинете никто так не орал.

— Я подскажу направление: чем он отличался от остальных? От экипажа, в котором был ты? Сразу не отвечай, немного подумай.

Было видно, что сержант не может сосредоточиться, находясь в столь высокой компании. Он вошел в кабинет, на двери которого не было (как и во всем «Аквариуме») вывесок или табличек, гадал, наверное, кто перед ним. Разгадка была немного размытой: кто-то из высших чинов самой секретной и закрытой из разведок мира. Этот простой смертный боялся подумать, что находится в компании самого высшего чина ГРУ. А Ленц и не думал хоть на секунду оставлять сержанта один на один со своими мыслями: ну, там, подойти к стене, поглазеть на карту, подозвать подчиненного, потыкать куда-нибудь пальцем... Генерал сидел все в той же позе группенфюрера и неотрывно смотрел на сержанта, на его взволнованное лицо и вспотевшие ладони, которые тот нервно потирал.

— Слушаем тебя, Николай, — наконец разрешил Ленц. Именно разрешил, наверняка зная, что сержант без приказа и рта не раскроет.

— Да, я вспомнил, конечно, — сказал Реутов чуть хрипловатым голосом. — Тот экипаж был первым. В смысле — лучшим, — уточнил он.

Генерал и полковник обменялись многозначительными взглядами.

— Бойцы этой группы раньше проходили службу в одном подразделении? — спросил Артемов.

— Насколько я помню — нет.

— Состав экипажа менялся во время курсов?

— Нет, — с небольшой запинкой ответил Николай.

— Чем они отличались от других курсантов? Может, физической подготовкой? — пришел на помощь Михаил Васильевич. — Лучше владели оружием, преуспевали в других дисциплинах?

— Да, наверное, так можно сказать.

— Они общались с другими курсантами?

— Как это?...

Артемов перефразировал вопрос:

— Не были ли они замкнутыми, как бы заключенными в своей среде, в кругу экипажа?

— Я уже не помню, — Николай Реутов выжал на скованное лицо смущенную улыбку. — Шесть лет прошло...

— Чувство зависти, ревности они не вызывали? — принял эстафету генерал. — Как относились к ним инструкторы — не было ли послабления к этому экипажу? Если да, то кто из офицеров военно-морской базы в этом вопросе был заметнее, что ли? Но прежде ответь на следующий вопрос: кто комплектовал экипажи?

— Я не знаю. Когда нас впервые выстроили на плацу, у старшего инструктора уже были списки. Точнее, нас по ним выстроили. «Коробочками», — уточнил сержант, показывая руками, — по шесть человек в каждой. Насчет ревности... не знаю. Лично я ничего такого не испытывал. В любой воинской части есть первая рота, первый взвод...

— А есть четвертая рота... — продолжил начальник разведки. — Я понял тебя. А кто из офицерского состава центра благоволил им?

— Не знаю — может, мне показалось... — замялся Реутов. — Были два офицера, которые общались с экипажем и после занятий.

— Назови их...

Показания второго гостя почти ничем не отличались от первого. Правда, второй бывший курсант «Дельты» не был так напряжен. Его припухшее лицо и воспаленные глаза говорили о его пристрастии к спиртному. Артемов даже удивился, что тот не попросил за услугу на пол-литра. Взгляд несостоявшегося профессионала расшифровывался легко: «Поговорите со мной не под запись, а под закусь, я вам такое порасскажу!...»

— Даже не знаю, хочу ли, чтобы мы ошиблись или оказались правы, — сказал генерал подчиненному после непродолжительного молчания. — Давай-ка я послушаю, что ты там планируешь.

— Я? — фальшиво удивился Артемов.

— Нет, я.

— Я ничего не планирую.

— Так планируй! Неужели ты думаешь, что к этому делу я подключу другого оперативника? Одного тебя, прозорливого, много. Даю тебе два дня и доступ к архивам. Понадобится помощь — обращайся немедленно.

— А кое-какие соображения можно высказать?

Ленц посмотрел на настольные часы:

— Только коротенько. — Через двадцать минут он запланировал совещание. В связи с этим Игорь Александрович усмехнулся. Лет пять назад на одной из «консисторий», проходившей в конференц-зале «Аквариума», присутствовал и Артемов — аккурат когда добавил к своей майорской звезде еще одну. Можно сказать, Ленц видел его впервые. В ту пору к Артемову прилепилось обидное до некоторой степени прозвище — Адъютант. Может, потому, что Артемов был исполнителен, если не сказать — вышколен. Наверно, и за его привычку сидеть с прямой, как у телеграфиста, спиной, поправлять аккуратно подстриженный висок — но без тени рисовки. Даже его вопросы и ответы всегда были созвучны, что ли, его облику и жестам: короткие, лаконичные. Выслушивал он собеседника, всегда глядя тому в глаза, с чуть склоненной к плечу головой и почти не мигая, в чем крылось иногда сухое, но больше — ироничное внимание. У него была не притягивающая, однако и не бездушная улыбка, да и серовато-голубые глаза особо не располагали дружелюбием.