Джеральд Сеймур - Бомба из прошлого

Моленков насупился. В голове его давно бродили самые разные мысли. Дождь хлестал по крыше и стекал струями по стеклу. «Дворники» трудились вовсю. Над дорогой, медленно, сонно махая крыльями, пролетел аист.

— Так вот куда оно дошло, — пробормотал Моленков.

— Что дошло?

— Не притворяйся, будто не понимаешь. Заражение.

— Ну да, дошло.

— А будет ли этому конец? Или оно останется навсегда?

— Смотри в карту.

Моленков тяжело вздохнул. Решение созревало постепенно, но он не знал, как выразить то, к чему пришел. Яшкин, старый друг, сосед, сослуживец, партнер в совместном предприятии, смотрел на дорогу и явно не желал помогать.

— Мы с тобой работали там, где это оружие создается. Мы знаем, что если его когда-либо применят, радиация распространится на куда большие территории, отравит и воздух, и землю. Я прав?

— Нет, не прав. Обе стороны придерживаются стратегии «гарантированного взаимного уничтожения». В таких условиях вопрос о применении ядерного оружия снимается окончательно. Это и есть гарантия от ядерной войны: мы их, они нас. Применить такое оружие равнозначно самоубийству.

Решение пришло. Моленков вдруг понял, что должен сказать и как поступить, и судорожно вздохнул. Мысли снова и снова возвращались к тому, что лежало в багажнике, под брезентом. При желании он мог бы обернуться, протянуть руку и потрогать ее. Мог бы сбросить брезент, взять отвертку, вывернуть шурупы, открыть контейнер и, прикоснувшись к ней, ощутить живое, пульсирующее, жуткое тепло. Ничего этого он, разумеется, не сделал, но по спине все равно прошел холодок.

— Та штука, которую мы везем и собираемся продать, принесет такую же беду.

— Прекрати, Моленков. Ты несешь чушь.

— Она — зло.

— Чего ты хочешь?

— Я не хочу в этом участвовать.

— Мне-то какое дело?

— А ты хочешь?

— Ты слишком поздно спохватился.

— Останови машину.

Яшкин даже не пошевелился. Не потянулся к ключу зажигания или рычагу переключения передач. Не прижал педаль тормоза. «Полонез» все так же бежал по дороге с неизменной скоростью — пятьдесят километров в час.

— Останови! — крикнул Моленков. — Развернись! Мы должны вернуться!

— Хочешь вернуться — ради Бога, — спокойно сказал Яшкин. — Выходи. А я поеду дальше. Один.

— В одиночку ты не сможешь. Сил не хватит.

— Я поеду дальше. С тобой или без тебя.

— Подумай о жене. Давай вернемся вместе.

Рука слетела с руля. Машина дернулась и сбавила ход. Яшкин вдавил педаль тормоза и, наклонившись, распахнул дверцу, потом схватил сумку Моленкова и швырнул ему на колени. Сорвал висевшую на крючке форму и бросил на сумку.

Моленков выбрался из машины и сразу же ступил в лужу. Вода моментально просочилась в ботинки. В лицо ударил дождь. Он посмотрел вправо — лес с одной стороны, озеро с другой. Посмотрел влево — домишко. Но над трубой не вился дымок, и окна зияли пустыми глазницами.

Дверь захлопнулась. Затарахтел мотор. Машина медленно поползла по дороге.

У него не было продуктов. Денег осталось немного. Моленков напомнил себе, что он не преступник, не уголовник и не предатель, что у него есть принципы. И Яшкин никуда не денется — проедет сотню метров, остановится и вернется за ним. Куда им друг без друга. Машина пропала за поворотом. Он подумал о доме, холодном и сыром. Подумал о том, как ляжет в грязную постель, как пойдет утром на рынок и будет выискивать что-нибудь подешевле. Кости, какие-нибудь овощи да скисшее молоко — ничего другого он позволить себе не сможет. Он подумал о железных воротах, стоящих у них часовых и всех тех за ними, кто презирал его, потому что он был замполитом, представителем старого режима. У него не осталось ни родных, ни друзей.

Он шагнул на дорогу и зашагал. Не назад, не к далекому Сарову, от которого его отделяло двенадцать сотен километров. Он пошел за машиной.

И, конечно, «полонез» ждал за поворотом, на обочине. И дверца, когда Моленков подошел, была уже открыта.

Он бросил на заднее сиденье сумку и форму и плюхнулся рядом с Яшкиным.

— Чтоб тебя…

— И тебя тоже.

Они обнялись. Вокруг лежали залитые водой луга и унылые болота, хранившие в себе яд Чернобыля, но Моленков об этом больше не думал.

Позвонил Эдриан. Сообщил, что потерял цель. Дэвис ответил, что они потеряли и цель, и агента. Эдриан признался, что они оба устали. Дэвис добавил, что вся группа держится из последних сил.

Кэти Дженнингс состроила гримасу. Сосед мрачно ухмыльнулся.

Она заметила — с лукавой ноткой, — что держат «объект» под наблюдением, и Дэвис погладил ее по руке, словно эта маленькая победа над профессионалами, пусть и измотанными недосыпанием, была поводом для поздравления. Лоусон промолчал, а Багси вставил, что время упущено и что маячок агенту следовало передать еще раньше. Стрелок сказал, что сделает это при первой же возможности. Шринкс глубокомысленно изрек, что их главный враг — усталость.

Все напряженно наблюдали за целью, когда Кэти Дженнингс услышала за спиной храп и обернулась. Позади нее сидел Лоусон — глаза закрыты, рот приоткрыт. Она ткнула в бок Люка Дэвиса и, чтобы не рассмеяться, прижалась лицом к его плечу.

Дэвис не отреагировал — он смотрел в бинокль.

Лил дождь. Они стояли у ворот.

— Он как ребенок, которому дали новую игрушку, — проворчал Михаил.

Гольдман промолчал. Он наблюдал за Ройвеном Вайсбергом, переходившим от камня к камню, и Джонни Кэрриком, верным, надежным парнем, ставшим вдруг таким чужим и как будто незнакомым.

— А про нас и не вспоминает. Мы теперь — старые игрушки.

Иосиф Гольдман ненавидел весь мир. Звонить жене ему запретили из опасения, что звонок может быть отслежен. И предстоящая сделка, на которую он возлагал столько надежд, постепенно утрачивала былую привлекательность.

— Присматривали за ним, помогали, работали — и вот результат.

— Да еще эта чертова еврейка, его бабка. Хотя бы раз улыбнулась. Мы служили им обоим, а теперь нас и не замечают.

Прислушиваясь к их разговору, Гольдман почувствовал, что вскоре окончательно утратит влияние на этих головорезов.

— Не знаю, как ты, — продолжал Михаил, — а у меня нет желания прислуживать мальчишке, забавляющемуся новой игрушкой. С меня хватит. Сам я там не был, но слышал, что Кипр — неплохое местечко.

А чего больше всего хочет он? Гольдман давно уже мечтал об иной жизни — без обмана, без фальши. О жизни, построенной на легальном бизнесе. Стоя под дождем под голыми деревьями, глядя на висящие косо ворота, он думал о тех людях, с которыми встречался на благотворительных обедах, о родителях, с которыми познакомился на школьных вечерах, о том мире, доступ в который получил благодаря лжи. Он думал, как будет стоять у окна гостиной и, глядя вниз, видеть подкатившие к подъезду полицейские машины.

— Мы все в ловушке. Вы, я. И Джонни Кэррик, кем бы он ни был — новой игрушкой или юной шлюхой, — тоже в западне. А теперь ответьте мне. Ты, Михаил, готов подойти к нему и сказать, что намерен свалить на Кипр? А ты, Виктор? Вот и я тоже. Черт, в этой проклятой стране дождь когда-нибудь кончается?

Они переглянулись, нервно закурили, но остались на месте, ожидая, как было приказано, тех двоих, что медленно, словно черепахи, переходили от камня к камню.

Ройвен шел впереди. Кэррик уже давно заметил, что все надгробья здесь, на старом еврейском кладбище, относительно новые и поставлены вместо других, перевернутых и разбитых. Спустя месяц после вторжения в Ирак и за несколько недель до того, как под колесами его машины взорвалась та злосчастная бомба, он побывал на другом кладбище, в пригороде Басры. Он шел с автоматом наготове в составе небольшого патруля, поглядывая на могильные плиты, уже заросшие травой и вдавившиеся в землю, время от времени останавливаясь и читая стершиеся, едва различимые надписи на полузнакомом языке, которому учили его парни, умершие вдалеке от дома и служившие в полках, распущенных после другой большой войны, в которой все они стали «потерями». Мы будем помнить их… Да, здесь, в Хелме, попытались исправить причиненное когда-то зло, придать хотя бы видимость приличия могилам здешних евреев. Там, на окраине Басры, о кладбище не вспоминал никто, и никто не чтил умерших.

Под ногами мертвые листья…

Они обошли кладбище по кругу и повернули к воротам, где стояли Гольдман, Михаил и Виктор.

— Ты задаешь мало вопросов, Джонни, — сказал Ройвен Вайсберг.

— Когда говоришь, трудно сосредоточиться, сэр, а если не сосредоточишься, то и работу свою не сделаешь.

— Ты не спрашиваешь, во что я тебя втянул.

— Всему свое время, сэр.

— Я пока ничего тебе не показал, Джонни. Но покажу. Покажу, что ведет меня и направляет.