Сергей Зверев - Таежный спрут

Станция Узловая кишела людьми и составами. С тех пор как власть формально, а затем фактически перешла под контроль армейских структур (отнюдь не паркетных генералов), дышать стало легче, но камуфляжа на улицах прибыло. Солдаты взяли на себя буквально всё: охрану, сопровождение грузов, патрулирование, милицейские функции, почтовые услуги. (Когда они возьмут на себя экономику, сбудется голубая мечта Троцкого, и такая жизнь начнется…) Узловая и была тем самым средоточием. В Киржевках обрывалась железнодорожная ветка, и грузы в близлежащие пункты – в Белый Яр, Карабулу, Раздолинск – с вагонов перегружались на другие виды транспорта и пыхтели дальше. Что-то увозилось вертолетеми, что-то – автомобилями, что-то плыло по Ангаре. Отсюда осуществлялось снабжение вахтовых поселков, инфраструктур маленьких городков, всевозможных рудников, шахт, карьеров, приисков. Непрерывный конвейер отправки-доставки с промежуточными погрузочно-разгрузочными работами давно стал нормой. Сутками напролет на путях лязгало, суетилось, гудели краны, ревели «матюгальники», менялись уставшие смены, составы… На вопрос, как пройти к миссии ООН, все отвечали по-разному. Одни, например, уверяли, что это совсем рядом, в бывших мастерских локомотивной службы, другие, наоборот, – что это где-то за городом (очень недорого…), третьи кричали, что ближайшая миссия ООН – в Иерусалиме, и шли бы мы на хрен со своими вопросами. После получасовых брожений мы вышли наконец к кирпичному серому зданию в стороне от оживленных перронов и увидели на нем искомую вывеску.

– Ну, вы меня загнали, – выдохнула Алиса, хватаясь за бок.

– Сядь, отдохни, – Туманов показал на свежеокрашенную лавочку у входа.

Пока она возмущалась, мы вошли в здание миссии и закрыли за собой дверь.

– Ну что вы, милые, – пропела утопающая в бумагах дама с обожженой «химией» на голове. Она сидела посреди вестибюля, из груды разбросанной по полу документации вытягивала по листочку и аккуратно укладывала в большой деревянный ящик. – Миссия здесь больше не живет. Нам дали новое здание в центре. Советская, восемь. Милости просим туда. Вы по личному вопросу? Или по линии Красного Креста?

– По линии голубого полумесяца, – буркнул Туманов.

– А скажите, – спросила я громко, прикрывая его невоспитанность, – нам посоветовали обратиться… Мы ищем пропавших в Китае родственников… И нам сказали, что в миссии есть чиновник – очень толковый и грамотный, который владеет информацией по перемещениям российских граждан через Урумчи. Но мы забыли его фамилию… Не то Эрос, не то Эрзац…

– Не то Эрдель, – оскалился Туманов.

Дама сделала круглые глаза.

– Да что вы, милые? Эрлих! Иван Моисеевич Эрлих! Наша гордость. Самый ответственный и порядочный работник во всей миссии. Вам правильно посоветовали к нему обратиться!

– Верно, – я хлопнула себя по лбу, – Иван Моисеевич, Иван Моисеевич…

– Несчастная страна, – пробурчал Туманов, – Иванами да Марьями гордишься ты всегда…

– До которого часа работает миссия? – я посмотрела на часы.

– До шести, – мадам неодобрительно покосилась на Туманова.

Было десять минут четвертого. Покорно поблагодарив добрую женщину, я потянула Туманова к выходу. У него явно завелась фобия на обгорелых шатенок.

Время позволяло расслабиться. Мы забрали Алису и не спеша продефилировали по грязному городку, забитому солдатами и грузовым транспортом. В парикмахерской на подходе к заштатному «культурному центру» Туманова постригли и побрили («Если кукла выйдет плохо, обзовем ее дуреха», – сразу предупредил он, но получилось очень даже ничего). Порядочный привлекательный мужик. Родной и любимый. В универмаге вторично приоделись. Туманову по вкусу пришелся летний костюм неброских милицейских тонов, мне – двойник моей мышиной джинсовки, а Алиса, как водится, стала камнем преткновения. В универмаге подростковой одежды не оказалось, тащиться в «Детский мир» не хотелось, а от услуг сэконд-хенда она отказалась со слезами на глазах.

– Ну, подумаешь, – сказал Туманов, – какая фифа. Ну, умерло в этом балахоне пятеро, ну и что? Ну и ходи в своей бахроме, ковбойша. Но учти, если нас заметут, виновата будешь только ты. Тебя же за версту видно!

В здании миссии царила запорожская сечь: двери нараспашку, народ потоком, давка, ругань. Мельтешили какие-то накладные, заявки, ведомости-поручения. В одном конце коридора плакали, в другом дико хохотали. Мы тараном пробились на третий этаж, в отдел сношений с Поднебесной, и обнаружили, что «чем дальше в лес, тем больше партизан». Здесь вообще царил дурдом неописуемый. Народ торопился сделать свои дела до скончания рабочего дня, чтобы не давиться завтра. Хлопали двери, возмущались обиженные. Какой-то широченный шкаф в неслабом прикиде с воплем: «Ты че, братан!..» сбил Туманова и швыранул к стене Алису. Не озираясь, попер дальше. Туманов сгоряча сцапал его за ворот.

– Ты че, котяра?

– А ну пшел!.. – детина угрожающе развел руки, поворотился – дескать, кому тут укорот дать? Ну ясно, вчера из клетки. Пресловутое недостающее звено между обезьяной и человеком. А еще коммерсант. В эпоху НПФ, поди, козлом в КОПе работал.

– Чего дерешься? – оценив габариты визави, сбавил прыть Туманов.

– Он мне голову сломал, – обиженно пискнула Алиса.

Шкаф навис над нами грушевидным сплющенным черепом.

– Я не понял, чуваки, чувихи…

По френологии – теории о связи между психоморальными свойствами человека и строением его черепа – обладатель подобной головы не мог иметь никаких моральных свойств. Только психо…

Туманов изготовился дать детине в ухо, но тут заволновались напирающие сзади, вытолкнули нахала из кольца. Я машинально выставила ножку, отскочила. Детина споткнулся, сзади навалились…

Мы зашагали дальше.

У двери в приемную толпились люди.

– Ну все, я разозлился, – уверенно сообщил Туманов, изготовляя локти.

– В очередь! – завопил еще один шкаф, габаритами помельче, и стал оттирать его от двери.

– А ну кыш, голова кабанья! – заорал Туманов. – Мы из «Росгаза», ослеп, что ли?..

– Алиса, останься! – успела я выкрикнуть…

– Как жалко, – равнодушно протянула одна из семи расфуфыренных девок-секретарей, по край стола заваленных бумагами, – но Ивана Моисеевича сегодня нет. И завтра его не будет. И послезавтра. Он простудился и заболел свинкой. Так получилось – в детстве Иван Моисеевич избежал этого заболевания, – секретарша скользнула по Туманову подведенными глазками. – По всем вопросам обращайтесь к Чабрецу Всеволоду Артуровичу, его заму. Проходите. Вы задерживаете людей, мужчина.

– Очень жалко, – признал Туманов. – Свинка для взрослого человека – кратчайший путь к бесплодию. А также к малокровию глазного дна, бруцеллезу и выпадению волос. Послушайте, девочка, – Туманов достал удостоверение и импортный шоколадный батончик (кнут и морковку), – у нас к Ивану Моисеевичу очень важное дело. Настолько, простите, важное, что нет никакой мочи его отложить. Вы не могли бы дать бедному пилигриму с семейством домашний адресок Ивана Моисеевича?.. Да вы не беспокойтесь, он меня прекрасно знает. Мы не по рабочему вопросу, по личному…

– Вообще-то нам не положено… – девица неприязненно покосилась в мою сторону. Туманов шевельнул опущенной ладошкой: исчезни. Я покорно попятилась. Вот змей…

Пообедав резиновыми котлетами в столовой у синема «Золотая луна», мы всей фамилией отправились в гостиницу «Локомотив», вроде как числящуюся на балансе МПС. Дешевые номера уже раскупили, оставался двухкомнатный люкс и трехкомнатный «обычный». Туманов выбрал первое: деньги не играли роли, их было много.

Я упала на кровать.

– Какое, господи, блаженство… Туманов, когда у нас начнется нормальная жизнь, скажи?

– Послезавтра, – проворковал он, – если не обделаемся.

Я задрала голову к ободранному «люксовому» потолку и стала мечтать о послезавтрашнем счастье. И не заметила, как в комнате стало тихо: Туманов увел Алису пошептаться. Вернулся минут через пять, заметно расстроенный.

– Не нравится мне Алиса.

– Что такое? – я приподнялась.

– Она ребенок, Динка. На ее глазах убили отца и знакомых людей. Она пережила нервотрепку погони, «одиночное плавание». Потом мы с ней три дня носились по кошмарам: ей просто некогда было меланхолить и страдать. Да и я, признаюсь, приложил немало усилий, чтобы заставить ее забыть о прошлом. А теперь беготня закончилась, Алиса прозревает. И самое неприятное – она начинает понимать, что становится для нас обузой.

– Мне с ней поговорить?

– Не сейчас. Она легла. Пусть поспит часа четыре – как раз вернемся. Пойдем с темнотой, нечего нам выставляться.

– Ох, боюсь я что-то, Паша…

Он лег ко мне, и я прижалась к нему всем телом. Вихрь положительных эмоций, захлестнувший меня в сей же час, не позволил, однако, забыться.