Тени забытых болот - Александр Александрович Тамоников

дослужился бы до начальника. Да и не «лишенец». А тут фашисты пришли, так он с радостью к ним перебежал. Чего человеку от жизни не хватало?

— А давайте мы у него спросим, — предложил Коновалов.

Кочетов усмехнулся:

— Ну, попробуйте. Рано или поздно Пан, конечно, начнет говорить, но сейчас он нем как рыба.

— Где можно с ним побеседовать?

— Сейчас организую.

Новикова привели в отдельную комнату, специально выделенную для допроса. Увидев офицеров, Пан усмехнулся.

— Здравствуйте, Герман Александрович, — вежливо поприветствовал его Николай.

— Здравствуйте, — ответил мужчина. — Что еще от меня понадобилось доблестной милиции?

— Присаживайтесь.

Пан сел на предложенный стул. Несмотря ни на что, держался он с достоинством. То ли действительно дворянское происхождение давало о себе знать, то ли это была игра на публику. Но офицерам это было не так уж и важно.

— Слушаю вас, — важным тоном произнес Новиков.

— Да у нас, Герман Александрович, разговор будет недолгим. И в отличие от вас мы будем честными — мы не из милиции.

— Вот даже как? — выражая удивление, покачал головой Пан, но легкая усмешка с его губ не исчезла. — Контрразведка?

— Совершенно верно. СМЕРШ. Майор Коновалов. Капитан Рябцев.

— Солидно. Получается, равны мне по званию. А по вам и не скажешь…

— Ну, по вам тоже не скажешь, что вы фашист.

— Да бог с вами, какой фашист? С бандами дела имел, не отрицаю. Но немцев-то здесь нет, они ушли на запад. Какие у меня дела с ними могут быть?

«Ага, вот ты как запел, сволочь», — с неприязнью подумал Рябцев. Хотя ответ Пана его не удивил. Кочетов ведь предупредил о его неразговорчивости. Впрочем, арестованный был явно не прочь побеседовать, правда, на совершенно другие темы.

— Вот видите, Герман Александрович, — невозмутимо продолжал майор. — Мы с вами — честно и открыто. А вы тут нам врете.

— Это где же я вру и был нечестен?

— Ну, хотя бы насчет того, что с немцами дел не имели. Вы ведь им служили в Минске. Об этом есть свидетельские показания, есть и материальные доказательства, в том числе немецкие документы и фотографии, где вы во всей красе. В немецкой форме. И, да, вы зря усмехались, когда вас задержали, — радист тоже у нас.

— Молодцы, что могу сказать, — развел руками Пан. — Чисто работаете.

— Стараемся по мере наших скромных сил.

— Герман Александрович, — заговорил молчавший до этого капитан, — а чего же вам при советской-то власти нормально не жилось? Вы не в бараке обитали, не последний кусок доедали, не дворником работали. Чего еще не хватало-то? Уж в этом, Пан, будь честным. Скажи нам, как офицер — офицерам.

Новиков долгим взглядом посмотрел на Рябцева, потом — на Коновалова.

— Раз просят офицеры, не могу отказать, — ответил он после недолгого молчания. — И, уж так и быть, отвечу честно. Угостите, пожалуйста, сигаретой.

Рябцев усмехнулся и бросил на стол пачку папирос и спички. Пан закурил.

— Так вот, отвечая на ваш вопрос, что же мне при советской власти нормально не жилось, я вам так скажу: я всегда был здесь чужим. Вы совершенно правильно заметили, что моя настоящая фамилия — Миллер. Наверняка вы собрали уже обо мне всю возможную информацию и знаете, что я родом из дворянской семьи. Мои предки приехали в Россию еще в прошлом веке, и несколько поколений Миллеров прожили здесь. Вы наверняка узнали, что я не местный. Мы жили в Поволжье. И не тужили. Пока не пришла советская власть и все не изменилось.

— У вашей семьи отобрали все, что было? — попробовал угадать Коновалов.

— Да если бы только это. Вещи, деньги — это дело наживное. Сегодня потерял, а завтра — заработал. Их потерю можно пережить, хотя, не скрою, потеря весьма обидная. Но у меня отобрали нечто большее — моего отца. Матушка умерла перед революцией. Может, это даже и к лучшему, она не увидела всего этого кошмара. А вот папеньке повезло куда меньше.

— Его расстреляли? — спросил Василий.

Новиков кивнул:

— Да. Ладно, если бы военный трибунал или по приговору суда. Это еще объяснимо. Но когда это сделала распоясавшаяся пьяная голытьба… — На его лице проступила злость. — Которую, между прочим, даже не наказали за это. Действительно, дело ли — наказывать бедноту за то, что повесила какого-то дворяшку-немчуру, тирана и душегуба? — В его голосе проскользнули издевательские нотки. — Это не мои слова, господа. Это цитата человека, который разбирался во всем случившемся. Ну, или сделал вид, что разбирался. А я тогда был подростком. Я не видел, как это случилось, но видел тело отца в петле. Он тогда дня два или три провисел. Меня приютил один добрый человек. Сейчас его уже нет в живых. И вот он мне и сказал: «Если не хочешь закончить, как твой отец, — молчи о своем происхождении». Вот я и молчал. Даже уехал подальше от родных мест. Вот так я и оказался в Минске, где и жил, стараясь не вспоминать о прошлом, хотя помнил все. До сорок первого года. Даже фамилию сменил. Мне повезло, что о моем происхождении никто не узнал.

— Так уж прямо и никто, — усмехнулся Николай.

— Да, слухи ходили. Одна любопытная дама даже напрямую спросила меня. На что получила резонный ответ о своем заблуждении, неумении вести себя и чрезмерной страсти совать нос в чужие дела. К тому же вы сейчас можете припомнить мою довоенную должность — заместитель начальника в горисполкоме. Так все логично, господа. Если советская власть что-то у меня отобрала, так должна же что-то дать взамен.

— И с немцами вы, получается, почувствовали себя своим?

— Как ни странно, да. Это были люди одной национальности со мной. Они понимали меня, я понимал их. Никто ни разу не упрекнул меня ни за происхождение, ни за манеры.

Офицерам было это слушать дико. Они знали, что творили немцы на оккупированных территориях. Может, высшие чины и не марали руки, но они с легкостью отдавали приказы на гнусные и мерзкие дела. Таким, как Пан, как полицаи Гордеев и Степанюк и прочей швали. Майор невольно вспомнил историю семьи Ханы, которая, увы, не была единичной или исключением из правил.

— А тебя не смущало то, что делают немцы? — задал вполне резонный вопрос капитан. — Угон людей на работы, уничтожение евреев, цыган… По-твоему, это, значит, в порядке вещей?

— Лес рубят — щепки летят, — не смутился Пан. — Можно подумать, вы святые. Сколько людей отправились в места не столь отдаленные по доносам, ложным обвинениям, за дела давно минувших дней? И ладно бы только военачальники или крупные руководители.