Черепаховый суп - Галеев Руслан

Мне не пришлось побывать на концерте «цеппелинов». Я родил–ся в 1976 году, а они правили миром до 1978-го. Правда, однажды в Токио я был на концерте Планта. Он представлял свой новый про–ект этнической музыки. Плант ведь всегда тяготел к этнике. Концерт мне понравился, но это были не «Led Zeppelin». Да, я не любил саму банду, но был бы не прочь постоять у сцены, глядя, как Пейдж с по–мощью скрипичного смычка превращает гитарную музыку в психо–делическое действо. Я видел, как он это делает, у меня был DVD с за–писью такого концерта. Это было по-настоящему круто и стоило то–го, чтобы увидеть вживую. Но мне не повезло. А еще я читал книгу Мартина Миллера под названием «Сюзи, „Лед Зеппелин“ и я», про то, как «цеппелины» приезжали с концертом в Глазго. В этой книге тоже описан момент, как в песне «Очумелый и ошалелый» Пейдж не–которое время импровизирует на гитаре скрипичным смычком.

Да, я должен был думать о Буги, это было бы правильно. Но я не думал о ней, во мне выросла плотина, и, если честно, я не возражал. Я думал о «цеппелинах». Потом о времени. Потом о месте.

Вообще, люди очень часто думают, что родились не там, или не тог–да, или не в той семье, или не того пола. Я знавал девчонку, которая однажды впала в депрессию из-за того, что родители не разрешали ей красить волосы в черный цвет. У той девчонки был настоящий ком–плекс, ей казалось, что все воспринимают ее как блондинку и поэто–му только и думают, как завалить в постель (что неудивительно, пото–му что кроме светлых волос у нее была симпатичная мордашка и пре–красная фигура). Так вот, она считала, что всем наплевать, какой она человек, что у нее на душе, о чем она думает, и мужчины видят только ее светлые волосы, аппетитную попку и курносый носик. Она была со–вершенно права. Именно так и было, особенно в первые минуты, по–тому что трудно было не думать о том, как бы завалить эту девчонку в постель. Но она реально из-за этого парилась. Она была умная, сооб–разительная – живое опровержение мифа о блондинках. Теперь она работает ведущей в программе новостей. Не помню, на каком кана–ле. Однажды я встретил ее: она очень изменилась, повзрослела, ма–лость пополнела, стала проще и больше не парилась из-за всяких глу–постей. У нее был муж, которого она, кажется, любила, и которого каждый раз распирало от гордости, когда они шли вдвоем по улице. Потому что одно в этой повзрослевшей девчонке осталось прежним: глядя на нее, невозможно было не думать о том, как бы завалить ее в постель. Но у нас с ней никогда ничего не было. Мне казалось нечест–ным пользоваться тем, что девчонка, считая тебя близким другом, за–просто выкладывает о себе такие вещи. Правда, однажды я сделал попытку сблизиться, но тормознул на заносе. Она потом призналась, что в общем-то была не против, я ей нравился. Я сказал, что она мне тоже нравилась. Это было в кафе, на соседнем стуле дрыгал ногами и вертелся юлой ее пацан, уминая мороженое. У пацана были светлые волосы, но не такие, как у его матери в молодости.

Когда это было? Лет пять назад… Я зачем-то выяснил телефон этой крутой телеведущей, позвонил, долго объяснял, кто я такой, и когда она поняла и обрадовалась – зачем-то назначил встречу. Все, что можно было о ней узнать, я уже раскопал в Интернете. Чего, собственно, я хотел от нашей встречи? Ведь, как ни странно, я даже не думал тогда о том, чтобы переспать с нею. То есть я, конечно, ду–мал, что это круто – оказаться в постели с такой женщиной. Я же го–ворил, о ней невозможно было думать иначе. Но я не предполагал, что это возможно со мной. В каком-то смысле я так и остался паца–ном, тупо уставившимся на экран с пикирующим «Юнкерсом».

Думаю, на самом деле все проще и одновременно сложнее. Я тог–да уже вовсю ходил за кордон, и моя жизнь не имела ничего обще–го с жизнью обычного человека. Это было круто, в первую очередь, потому, что я ни к чему не был привязан. И меня устраивала такая жизнь. Но иногда человека, вопреки тому, что он предпочитает, на–чинает тянуть к противоположному. Когда мы дружили с той девчон–кой в детстве, будущего еще не существовало. Теперь я точно знаю, что не смог бы всю жизнь просидеть на одном месте, делая карьеру и рассчитывая семейный бюджет. Я понял это за два года ссылки в Самерсене. Но… я не могу не признать, что какие-то плюсы в той, другой жизни были. Нет, не дом, конечно, и тем более не карьера. И даже не стабильность. А скорее что-то на уровне символов: очаг, ме–сто, которое необходимо защищать, куда можно и нужно возвра–щаться. И те, кого надо защищать и к кому можно вернуться. Сабж тогда, в бизоньем заповеднике, был чертовски прав.

Так вот, увидев однажды на экране повзрослевшую девчонку, с кото–рой я когда-то дружил в детдоме, я вдруг очень четко это ощутил. А ведь я никогда не любил ее, по крайней мере, мне так кажется. Но именно она для меня олицетворяла основы человеческого мироздания, кото–рых была лишена моя жизнь и которых мне не хватало. Дом – вот пра–вильное слово. Не помещение под крышей, а само понятие.

Я не сразу это осознал. А когда осознал, вспомнил о срочных де–лах и уехал из ее города. И больше никогда туда не возвращался.

Мне нравился тот Макс, каким я был.

И наша дружба с Буги. С неким намеком на постоянство. Тот факт, что между нами не было секса, немаловажен. Это была именно дружба.

Вообще-то среди сталкеров редко встречаются пары. Это не при–ветствуется. Но Буги была дочерью Полковника, и ей многое сходило с рук. Да, думаю, что если и было что-то стабильное в моей жизни, так это Буги – сначала наша дружба, а потом взаимная ненависть. То есть я был для нее не просто волос в супе. И для меня было очень важно, что я кому-то нужен, причем не как сталкер, а сам по себе.

И наверное, мои отношения с Мартой омрачало то, что я не мог принять их полностью. Подспудно я как бы отталкивался от них, по–нимая, что рано или поздно мне придется сорваться с места.

Но я ни о чем таком не думал, пока шел к Глазу Дракона. Мне тог–да пришло в голову, что неплохо было бы послушать «Черного пса». И я даже затянул под себя начальное «А-а-а». Но не вслух, потому что рядом шел Сабж, и я видел, как иногда лицо его сводит судорогой.

Позже, уже сидя над этой рукописью, я вдруг понял, что тогда не ощущал своей вины в случившемся. А вот Сабж винил во всем только себя. Я его понимаю – за безопасность группы, за исключением пря–мого контакта с представителями вечно голодной фауны Эпицентра, теоретически отвечает Проводник. Но ведь есть вещи, которые невоз–можно предвидеть, даже если у тебя есть особый дар, жизненный опыт и все такое прочее. И об этом я тоже думал, пока мы поднимались к Глазу Дракона. Я думал о многом, и плотина, перегородившая мой мозг на две части, уверенно сдерживала натиск с той, другой стороны.

Дорога петляла. Подъем стал круче, но зато реже попадались се–рьезные последствия землетрясения. По какой-то неизвестной мне причине оно не причинило заметного вреда высокогорным райо–нам Дракона.

Глаз Дракона то вырастал перед нами, и тогда казалось, что до него рукой подать, то исчезал за каким-нибудь выступом скалы, и тогда я думал, что мы никогда до него не дойдем. Горная дорога ви–ляла, словно стареющая стриптизерша задницей, и это начинало действовать на нервы. Но мы кое-как продвигались вперед, молча и не глядя друг на друга. Я начал терять счет времени, и черный пес больше не выл в моей голове. Я просто тупо отмечал причудливые разрезы скальных пород, узкие, но глубокие щели поперек дороги, огромный круглый валун, упавший на пути, словно спившийся Шал–тай-болтай. Я начал уставать. Сабж сипел, лицо его пошло пятнами.

На самом деле так бывает всегда – горная дорога выматывает и играет на нервах, как ей захочется. Никогда нельзя точно сказать, сколько уже пройдено и сколько осталось. Становясь видимой, цель путешествия сбивает с толку, потому что кажется ближе, чем есть на самом деле.

Так что, когда мы действительно вышли к крепости, я не сразу по–верил своим глазам. А когда поверил, сил на радость у меня уже не осталось.