Роман Канушкин - Ночь Стилета

— Леночка, идите в лес. Сейчас же. И не шумите. Быстро в лес.

— А ты?

— Я… я вас позову, когда будет можно. Если услышите выстрелы, сидите и не шелохнитесь, пока я вас не позову.

— Ты что, с ума сошел? — Теперь и она побледнела, стала белая как полотно.

— Быстро уходите!

— Идем с нами… Я без тебя никуда не пойду!

— Наша машина, номера… Ты что, хочешь, чтоб они нас потом искали?

Лена, уведи детей! Со мной все будет в порядке.

Она не стала возражать. Она все поняла. Она взяла детей и, стараясь не шуметь, направилась в глубь леса. Но перед уходом посмотрела на мужа взглядом, полным тепла, — так, наверное, провожали мужчин защищать свой дом от смертельного врага.

Аркадий Степанович был совершенно прав: нет ничего хуже страха неизвестности.

Может быть, они не заметят его «октавию», а может быть, им на нее глубоко наплевать. Но Аркадий Степанович должен знать это. Нет, конечно, зайчики никогда не будут воевать с волками. Зайчикам нужны уют и тепло, бешеным волкам нужны кровь и вечный зов ночных дорог. Но зайчики, наверное, могут охранять вход в свою норку, смотреть за этим входом, чтобы вовремя предупредить опасность. Это все, что они могут, но это и есть их долг. Пушистые зайчики тоже бывают мужского пола, и их долг — ходить кругами, уводя бешеных волков от своей норки.

И может быть, существовала еще одна причина, по которой Аркадий Степанович припал сейчас к окулярам бинокля. Нет, конечно, прежде всего забота о семье. Но была еще одна причина. Вряд ли ее можно назвать просто губительным любопытством, скорее всего нет. Может быть… может быть, беленьким и пушистым зайчикам снились сны, что они когда-то тоже были бешеными волками. И тоже брели ночными дорогами, подгоняемые зовом крови и тоской полной луны, тоской, которую никогда не разгадаешь, и остается только выть, выть на волчий манер или на человечий.

Аркадий Степанович смотрел в окуляры бинокля. От группы вооруженных людей отделились трое. Два человека с укороченными, милицейскими, версиями автомата Калашникова направились вдоль дороги и скрылись за густым кустарником.

Видать, они ждали еще кого-то. Кто должен был проехать по этой дороге. Один человек направился в противоположную сторону, к двум березам, растущим недалеко от опушки леса. И Аркадий Степанович тихо поблагодарил Бога, что находился сзади этого человека. Он пообещал себе, если все кончится хорошо и он выберется из этой переделки живым, немедленно сходить в церковь. Потому что в руках у этого человека находилось самое безжалостное оружие девяностых годов уходящего века. Это была винтовка с оптическим прицелом. Аркадий Степанович почувствовал холодок в груди и какой-то незнакомый кислый запах во рту. Но снайпер залег между двумя березками, и пространство возле черных автомобилей перед ним прекрасно простреливалось, а Аркадий Степанович оказался у него за спиной.

Поэтому он мысленно и поблагодарил Бога. При любом другом раскладе снайперу не стоило труда обнаружить в окулярах своего прицела Аркадия Степановича, да еще с этим идиотским биноклем в руках.

Некоторое время ничего не происходило. Вооруженные люди просто стояли. Потом дверцы шестисотого «мерседеса» открылись. Появился крепко сбитый человек, несмотря на жару, одетый во все черное. Большинство собравшихся, как и человек в черном, были, что называется, лицами кавказской национальности. А потом сердце Аркадия Степановича на мгновение остановилось — один из людей, курчавый брюнет, сухой и поджарый, словно боксер в легком весе, указал дулом пистолета на крышу «октавии», блеснувшую на солнце.

«Ну почему, почему я не поставил ее чуть дальше?! — пробилась в голову Аркадия паническая мысль. — Идиот! Ну почему?!»

Но человек в черном лишь покачал головой, и… об «октавии» было забыто. Все. Все кончилось.

Сердце в груди Аркадия Степановича радостно забилось.

— Чурки бл… — выдохнул он.

Потом вдали на дороге появились еще автомобили. Аркадий Степанович узнал черный удлиненный «линкольн-стрейч». За ним, поднимая легкую пыль, также катили два больших джипа.

— Стрелка… — прошептал он. «Стрелка — это святое», — вспомнилась фраза из старого анекдота. — Дожил, на место разборки угодил.

Он вдруг подумал, что самое правильное сейчас — постараться перебраться к жене и детям. «Октавия» и случайные шашлычники их не интересуют, а вот если его обнаружат здесь с биноклем… Потом ему пришло в голову, что они плюнули на «октавию» на время, если все закончится миром, а если, не дай Бог, что случится, дорога тут все равно одна… Никто на него не плюнул, просто никуда он не денется.

Опять вернулся этот кислый привкус во рту. В траве стрекотали кузнечики. На него навалилась внезапная тишина, а потом он услышал… Он даже не смог в это сразу поверить — он услышал, как испуганной пичугой бьется в груди его собственное сердце. Потому что, видимо, не все кончится хорошо.

Сейчас в бинокль Аркадий Степанович разглядел то, что прежде ему приходилось видеть в дурацких, нелюбимых им фильмах-боевиках. Из травы за двумя березками неожиданно поднялась еще одна фигура. Аркадий Степанович не верил своим глазам — он что, из земли вырос? Человек был в камуфляже, на лице маскировочные полосы. Лезвие ножа сверкнуло у горла снайпера. Аркадий Степанович зажмурился.

Когда Аркадий открыл глаза, снайпер был все еще жив. Человек в камуфляже, не убирая ножа от горла, повернул его голову к себе, пальцы снайпера разжались, винтовку с оптическим прицелом он положил на траву. Некоторое время они смотрели друг другу глаза в глаза, снайпер был очень бледен. Но он молчал.

Потом человек в камуфляже произвел какое-то незаметное, быстрое движение свободной рукой. Позже Аркадий Степанович рассказывал по большому секрету своей жене, что человек в камуфляже нанес снайперу удар по горлу, куда-то чуть-чуть выше сонной артерии. Он вырубил его («Скорее всего саданул по отключающей точке», — с простым мужеством в голосе говорил Аркадий), но не стал резать. А в следующее мгновение произошло то, что Аркадий Степанович не рассказывал никому.

Потому что человек в камуфляже, с защитными полосами, пересекающими лицо, повернулся и посмотрел в сторону Аркадия Степановича. Он поднял руку, поднес палец к губам и покачал головой. Аркадий Степанович почувствовал, как что-то обжигающее потекло по его правой ноге. Он подумал, что, возможно, это был произведен бесшумный выстрел и теперь он смертельно ранен… К счастью, из-за стоящей несколько дней сильной жары Аркадий Степанович надел сегодня шорты. Он посмотрел на свою правую ногу и убедился, что нет ничего страшного. Просто его мочевой пузырь непроизвольно опорожнился. В тот момент, когда Аркадий Степанович понял, что обнаружен. Это действительно было не страшно — жара сильная, все быстро высохнет. Но рассказывать об этом Аркадий Степанович никому не стал. А человек в камуфляже, оставив снайпера лежать у двух березок, прихватил с собой винтовку с оптическим прицелом и снова исчез. Словно растворился в траве. Словно был видением.

И опять вернулась тишина.

Потому что новая партия автомобилей уже остановилась. Вооруженные люди из джипов тоже уже вышли. Обе группы молча смотрели друг на друга.

Потом дверца «линкольна» открылась и появился совершенно рыжий водитель. Он обошел вокруг машины и взял костыли, лежавшие на переднем сиденье.

Затем открыл заднюю дверцу и помог выбраться человеку с поврежденной ногой. Тот тоже оказался рыжим. Он принял костыли и сделал несколько шагов в сторону «шестисотого». То, что Аркадий Степанович улсышал дальше, чуть не привело его в состояние легкого шока. По двум причинам. По тону, с каким это было произнесено, и по смыслу сказанного. Такого тона, абсолютно ровного, не содержащего в себе никаких ожидаемых эмоций, ни легкой угрозы, издевки или радости, дружеского расположения или вины, усталости, сожаления, готовности к компромиссам, тона, не содержащего в себе абсолютно ничего, Аркадий Степанович еще не слышал.

А содержание услышанного…

— Ну, здорово, Монголец, — произнес человек на костылях. — Что на пустыре? Как в старые времена?

Пот по лицу Аркадия Степановича заструился ручьями.

— Здорово, Лютый… — человек в черном помедлил. Он говорил почти с неуловимым кавказским акцентом, — коли не шутишь. Ты хотел меня видеть — вот я здесь.

Опять секундная тишина. Глаза вооруженных людей горели страхом, агрессией и возбуждением. Но все молчали, словно немые, кроме двоих…

— Почему, Монголец? — Голос зазвучал совсем по-другому. В нем появились энергия, страсть, напор.

— Что «почему»?

— Нет, я не спрашиваю, почему ты это сделал. Я про другое кумекаю.

Почему ты прислал их убить меня, — он вдруг поднял костыль и довольно грубо ткнул в сторону кудрявого боксера в легком весе, — не разобравшись даже для себя? Не спросив себя: как выходит — сначала подставили меня, теперь подставляют Лютого, может быть, так? По всем понятиям выходит — надо вперед разобраться. Вот я и спрашиваю тебя — почему? А может, ты не Миша Монголец вовсе? Может, я не знаю тебя? Тогда — объявись!..