Полет Пустельги - Сергей Дмитриевич Трифонов

— По собственной инициативе я постоянно держал в Берлине десять транспортных самолетов «Кондор»[20] и Ю-52[21] на случай, если фюрер переменит решение и согласится покинуть Берлин. Я лично занимался подготовкой еще трех самолетов Ю-290[22], которые при замене сидений на дополнительные бензобаки могли иметь дальность полета до 8000 км.

— Где находились эти самолеты? Насколько нам известно, союзники разбомбили все основные аэродромы вокруг Берлина. Каким же образом вам удавалось сохранить машины? — Савельев вспомнил, что на одном из совещаний у полковника Грабина представитель разведуправления фронта просил оперативников выяснить у задержанных немцев, имелись ли секретные аэродромы в Берлине.

— Мои самолеты располагались на аэродромах в Берлин-Гатове, Фихтенвальде, Рангсдорфе, Темпельхофе, Шенвальде, Рехлине. Все машины были укрыты в бетонных подземных ангарах, стены и потолочные перекрытия которых имели толщину до трех метров. Ни одна бомба не повредила самолеты. Однажды полковник Белов сообщил мне, что генерал Кребс отдал приказ превратить шоссе «Восточно-западная ось» во взлетно-посадочную площадку на случай окружения центра города. Действительно, начали готовить участки от Бранденбургских ворот до Фриденсенгель и городской железной дороги. В Тиргартене были срублены деревья для расширения посадочной полосы до 80 метров. Однако вскоре ваша тяжелая артиллерия уничтожила эту полосу. В середине апреля в рейхсканцелярии все начали активно готовиться к эвакуации. Огромные кипы документов сжигались в саду. Начальник личной канцелярии фюрера и брат Мартина Бормана Альберт Борман снаряжал колонны автомашин и отправлял их на юг. Сам же он во главе одной из автоколонн, охраняемой ротой СС, 15 апреля выехал в Берхтесгаден. После этого всякое автосообщение с Берлином было прервано, связь и эвакуация осуществлялись самолетами.

Занавеска отодвинулась. Вошел солдат-пограничник с автоматом и сел поодаль на табурет. Савельев удивленно взглянул на него, встал, одернул гимнастерку. Пограничник тоже встал и повесил автомат на плечо.

— Боец, — спросил майор, — разве я просил конвой?

— Товарищ майор. По приказу начальника охраны капитана… — Савельев не дал ему договорить. Сдерживая гнев, он скомандовал:

— Кру-гом! Из палаты шагом марш! — Резким движением одернул занавеску и увидел уже знакомого капитана НКВД, сидевшего за столом и делавшего записи в блокноте. Тот встал, надел фуражку, отдал майору честь.

— Как понять? — Савельев вновь попытался взять себя в руки, но слова звучали вызывающе. Он быстрым движением схватил со стола блокнот и пробежал глазами записи. Допрос Баура копировался слово в слово. Капитан взял блокнот, вновь положил его на стол и ответил:

— Товарищ майор. У вас своя работа, у меня своя. — Он позвал солдата и велел ему возвращаться в караульное помещение. — Вот, видите. В нарушение приказа моего начальства, делую вам послабление.

На шум вышли подполковник Лукьяненко, женщина-врач в майорской форме, медсестры, санитарки. Капитан, улыбаясь, стал их успокаивать:

— Все нормально, товарищи. Занимайтесь своим делом.

Лукьяненко взял Савельева под руку и предложил покурить на улице. Он все понял. Подошла Сизова и тревожно поглядела на командира. Савельев велел ей немедленно с Кухаренко возвращаться в Берлин.

— Доложишь Грабину, Баур — ценнейший свидетель. Его всеми путями следует оставить за Смершем надолго. Пусть Грабин добьется. Кухаренко сразу отправь обратно. Связь через военную комендатуру города. Сюда не звонить. Все. Поезжай. — Он поцеловал ее и вошел в госпиталь.

Из кабинета главврача позвонил военному коменданту и попросил прислать переводчика. Савельев и сам хорошо понимал по-немецки, но говорил не очень. Практики не было. Вскоре прибыл юный младший лейтенант, видимо выпускник ускоренных курсов, лихо вскинул руку к пилотке, представился строго по уставу. Савельев улыбнулся, попросил его сесть, кратко проинструктировал о порядке ведения допроса, велел ознакомиться с подпиской о неразглашении тайны и расписаться на ней.

Баур отдыхал. Пил чай с подаренным шоколадом и про себя рассуждал: «Что произошло между русскими офицерами? Как это может отразиться на мне? Похоже, майор добился своего. Конвойного солдата больше нет. Значит, майор авторитетнее, важнее того капитана из охраны».

— Продолжим, Баур. Когда в фюрербункере появилась жена Геббельса с детьми? — Савельев взглянул на переводчика, давая понять, что допрос начался.

— Фрау Геббельс приехала с детьми 12 апреля. Мы хорошо знали друг друга. Как-то за чашкой кофе она сказала мне, что фюрер хочет отправить ее с детьми в Оберзальцберг. Но она заявила, что, если борьба закончится плохо, муж жить не будет, покончит с собой, так как враги все равно его будут мучить, а потом убьют. Детей же вместе с женой вывезут в Россию, и будут показывать в качестве экспонатов. Она сказала мне, что они с рейхсминистром решили отравиться и отравить своих детей.

Савельев достал из полевой сумки снимки умерщвленных детей Геббельсов и передал их Бауру.

— Вы можете сказать, чьи это дети?

— Да, здесь все шестеро детей Геббельсов.

Савельев составил протокол опознания, попросил расписаться Баура, переводчика, одну из медсестер в качестве свидетелей, расписался сам.

— Куда пропали из ставки фельдмаршал Кейтель и генерал Йодль?

Баур сморщил лоб, вновь вытянул губы трубочкой, прикрыл их ладонью.

— Они уехали из ставки до 20 апреля. Фюрер поручил им немедленно заняться укреплением группы армий «Висла» генерала Хейнрици, которая сдерживала натиск русских войск с востока и севера. Он заявил им, что остается в Берлине и разделит судьбу его защитников. Мы потеряли всякую надежду уговорить фюрера покинуть Берлин и стали все возможное в спешке отправлять самолетами. Руководил эвакуацией архивов рейхсканцелярии и военного командования, личного имущества фюрера, людьми, включенными в особый список, главный адъютант фюрера Шауб. Каждую ночь я отправлял в Берхтесгаден 4–5 груженых самолетов. Одним из рейсов, это было 25 апреля, в Берхгоф, личное поместье фюрера близ Берхтесгадена, улетел и Шауб.

— О каком особом списке лиц, подлежавших эвакуации, вы сказали?

— Геббельс и Борман поручили Раттенхуберу, генералу Бургдорфу и мне составлять списки лиц, которых необходимо было эвакуировать из Берлина. Эвакуации в первую очередь подлежали сотрудницы рейхсканцелярии, работники Министерства иностранных дел, раненые. Любые попытки военных уговорить нас включить их в списки пресекались Раттенхубером. Я точно помню, что самолетами улетели адмирал фон Путкамер, зубной врач фюрера Гуго Блашке, секретарши Вольф и Шрёдер, кинорепортер обер-лейтенант Френц, стенографистки, всего около ста человек. Самое трудное было возвращать самолеты. Телефонная связь с югом Германии уже отсутствовала. Я использовал только радиосвязь со своими экипажами. Отправку самолетов я проводил с аэродромов Шенвальде и Гатов. Но 20 апреля аэродром Гатов был обстрелян русскими танками. Мы потеряли его взлетно-посадочную полосу. Я приказал взорвать оставшиеся там самолеты и ангары. Фюрер днем 22 апреля провел