Фальшивый талисман. Зашифрованный счет - Ростислав Феодосьевич Самбук

коммерцией то ли в Африке, то ли на Ближнем Востоке — изредка из тех районов приходили письма, — и только раз в два-три года они проводили вместе летние каникулы, но Карл не знал заранее, где и когда отец назначит им встречу: на Канарских островах или на раскаленных пляжах Персидского залива. Никогда отец не встречался с ним в Европе; сейчас Карл понял почему: оберегал их от своего прошлого и настоящего, а может, боялся, что через них полиция нападет на его след.

Он был осторожный, Франц Ангел.

Читая материалы судебного процесса, Карл поражался отцовской прозорливости, умению заглядывать далеко вперед и рассчитывать черт знает сколько ходов в своей всегда предельно запутанной и рискованной игре. Только благодаря такой осторожности журналисты до сих пор не вышли на семью Ангела, Карлу становилось жутко от мысли об этом, хотя иногда, в минуты душевного смятения, хотелось плюнуть на все и всенародно признаться: да, это его отец Франц Ангел! Ну и что ж!

Вначале Карл был уверен, что отец действовал не по собственному желанию, а выполнял приказ: знал его как человека учтивого и кроткого, который без принуждения вряд ли уничтожал бы людей. Но разве это оправдание?

Карл жадно читал материалы процесса, пытаясь обнаружить факты, которые подтверждали бы невиновность отца. И не обнаруживал.

Не потому, что Франц Ангел признавал себя виновным во всем — он вел себя на процессе не агрессивно, но и не как человек, который примирился с поражением и вымаливает себе прощение, — хитрил и выворачивался, но так и не мог привести в свое оправдание ни одного убедительного факта. Иногда Карлу казалось, что сам он имеет их достаточно. Читая в газетах рассказы свидетелей о том, как отец стеком подталкивал детей в газовые камеры, вспомнил девочку, с какой тот играл на пляже в Лас-Пальмасе на Канарах. Наверно, она была мулаткой, эта черненькая четырехлетняя девчонка, с толстыми негритянскими губами. Отец высоко подбрасывал девчонку и ловил ее, они смеялись и затем обсыпали друг друга песком.

Разве мог такой человек равнодушно смотреть, как умирают дети?

Эта картина — отец подбрасывает мулатку — зримо стояла перед глазами. Другая же, когда он подталкивал детей к газовым камерам, расплывалась и казалась выдуманной, как и вообще выдуманным весь этот процесс. Однако отец не возражал против фактов. Он пытался только лишь использовать их в своих интересах. Но разве можно хоть чем-нибудь смягчить вину за смерть детей?

Карл понимал: в одном человеке несовместимы гуманность и равнодушие, вражеское, даже звериное, отношение к себе подобным. Значит, отец прикидывался, лицемерил, так сказать, играл на публику, хотел завоевать сыновнюю симпатию. Но какая же неподдельная ласка светилась в его глазах, когда возился с мулаткой!

А перед этим продавал девушек в гаремы аравийских властелинов.

Эту половину жизни Франца Ангела, когда он после войны продавал девушек в гаремы, отодвинули на процессе на второй план не потому, что выглядела бледно на фоне дыма крематориев, а потому, что Ангел умело спрятал концы в воду, и обвинить его можно было только в продаже партии француженок.

Теперь Карл знал, каким бизнесом занимался отец на Ближнем Востоке, почему они так редко виделись и почему отец так нежно относился к матери, хотя и развелся с ней. Мать только теперь подтвердила Карловы догадки: фиктивный развод. В этом также проявилась отцовская предусмотрительность — не хотел, чтобы тень пала на семью.

Мать понимала тревогу сына, хотя у нее были твердые взгляды, сформировавшиеся, как понимал Карл, еще когда жила рядом с концлагерем.

Она почти не разговаривала с сыном во время процесса, но однажды, поймав Карлов тревожный и вопросительный взгляд, попробовала успокоить его.

— Если бы мы победили, — произнесла убедительно, — все, что сделал твой отец, квалифицировалось бы как доблесть. Он был дисциплинированным офицером и выполнял волю своего начальства. Мы проиграли, и твой отец — одна из жертв нашего поражения.

У Карла округлились глаза. Он знал, что мать — практичная женщина, более того, как говорили знакомые, — деловая, но вместе с тем она всегда была обходительна с соседями, нежна к нему, вообще считалась уважаемой женщиной — и вдруг такое!

Очевидно, мать почувствовала, что переборщила, поскольку сразу же пошла на попятную:

— Думаю, твоему отцу было нелегко… Тогда он как бы замкнулся в себе и… И вообще все это похоже на кошмарный сон…

Но Карл понял, что мать так же лицемерила с ним, как и отец.

Однажды за завтраком у них с матерью состоялся разговор о деньгах.

Карл спросил:

— Сколько у тебя в банке?

Беата наливала себе кофе. Рука ее слегка задрожала, однако мать не пролила кофе, нацедила полную чашку и спокойно поставила кофейник. Взглянула на Карла из-под опущенных ресниц.

— Зачем тебе, мой милый?

— Так… Просто интересно… Я спросил про деньги лишь для того, чтобы знать, от чего я отказываюсь.

Он думал, что мать смутится, по крайней мере начнет его уговаривать или постарается уйти от этого разговора, но он плохо знал свою мать, он, журналист Карл Хаген, который, как и все молодые журналисты, считал себя человековедом.

Мать не отвела взгляд, но спросила тихо и мягко:

— А почему ты уверен, что есть от чего отказываться?

Такого поворота Карл не ожидал. Пожал плечами, ответил растерянно:

— Ну… Я считал, что у нас есть какие-то деньги… И отец намекал… — Вдруг осекся: он все же произнес это слово «отец», хотя только что отрекся от него. Но мать, к счастью, не заметила этого. Поправила скатерть и произнесла:

— Возможно, у меня и есть какие-то деньги, и я буду поддерживать тебя. Но ты сможешь рассчитывать на капитал только после моей смерти.

Беата давно приняла такое решение. Вернее, оно не было окончательным: убедившись в деловых способностях сына, она отдала бы ему капитал, ну, не весь, хотя бы часть, но не сейчас… Растранжирит деньги и сам потом пожалеет. Она, конечно, не бросит Карла на произвол судьбы, слава богу, на счету уже около трех миллионов долларов — им двоим хватит…

Внимательно посмотрела на сына — гордый и независимый. Эта мысль принесла удовлетворение, хотя, конечно, поведение Карла вызывало раздражение.

А Карл сидел, уставившись в пол, и не знал, что сказать. Он принял решение отречься от отцовских денег, поскольку от них на расстоянии пахло преступлением: каждый порядочный человек отказался бы от них, а Карл считал себя порядочным, более того, прогрессивным, иначе и быть не могло — он работал в либеральной бернской газете, вел театральные обозрения и,