Ржевское пекло - Сергей Иванович Зверев

с одним красноармейцем спустился в подвал в поисках бутылок. Детский голос в этом ужасе, в потоке крови слышать было странно, даже противоестественно. У Алексея сжалось сердце. Откуда здесь ребенок? Значит, тут есть еще гражданские, обыкновенные жители города?

– Ты слышишь, Николай? – Соколов поднял палец, заставляя красноармейца замереть.

– Точно, товарищ лейтенант, плачет кто-то. Ребенок, кажется.

Алексей тихо двинулся по каменным полам, на которых не осталось и следа деревянных досок. Все они были сняты и сожжены, наверное, когда кто-то пытался обогреться зимой.

Звук шел из-за кучи какого-то тряпья, громоздившейся в углу коридора. Подойдя ближе, Соколов увидел дощатый люк, который прикрывал большой пролом в полу, поднял его с помощью бойца и разглядел лестницу, ведущую вниз.

– Побудь здесь. Мало ли что? – сказал лейтенант красноармейцу, снял с плеча автомат и стал спускаться в подвал.

Маленькая каморка была отделена от остального помещения деревянными щитами. Внутри, чтобы согреться, кто-то навалил множество одеял, подушек, каких-то старых пальто.

Под всем этим лежала женщина. Мертвая. Такие вещи Алексей научился на войне определять сразу, по внешнему виду. Рядом с телом сидел сухощавый старик с большими прямыми усами. Он держал на коленях девочку лет двенадцати, прижимал ее к себе и зажимал ей рот рукой.

– Сынок! – прошептал старик, и из его глаз полились слезы. – Неужто дождались? Настенька, наши пришли! – Он покачивался, как умалишенный, и шептал: – Свои, внученька, наши это.

Соколов медленно опустил автомат, подошел к постели, посмотрел на мертвую женщину, потом опустился на самодельную лавку у стены и спросил старика:

– Вы кто? Живете здесь? Это ваш дом?

– Был наш, сынок, а как фашисты пришли, так мы в подвал перебрались, голодали тут, мерзли. Потом они стали все население куда-то вывозить, многих убивали. Мы тут вот уже второй месяц прячемся. А дочка не дожила…

– Мама! – истошно закричала девочка и попыталась вырваться из рук старика.

Но он снова стал ее удерживать, шептать ласковые слова, гладить по голове. Девочка уткнулась в грудь своего деда и заплакала так горько, что у Алексея на глазах выступили слезы.

– Отчего она умерла?

– Простудилась, стала хворать. Какое-то воспаление внутри началось. Не кашляла, просто угасала. А что делать? Лекарств нет, выйти нельзя, убьют ведь.

– Как же вы жили, чем питались? – спросил лейтенант.

– Сухари, консервы, крупа была. Тут все дымилось, немцы не обращали внимания, а у меня и керосин запасен, было на чем варить. Хорошо, что и вода имелась, а то не выжили бы мы.

– Вода? – Алексей непонимающе посмотрел на старика.

– Труба у нас тут проходит по стене. Гидрант ведь был тут рядом, в пожарной части, а задвижка в подвале. Насосы-то, конечно, не качают, нет электричества в городе. Вода самотеком из пожарного резервуара сюда течет. Напор маленький, но нам хватало. Я чуть задвижку открою, наберу и снова закрываю. Да только зря все это. Не дожила доченька моя до своих. Может, в госпиталь бы ее определили.

– Эх, отец! – Соколов потрепал девочку по голове. – Рановато ты обрадовался. Ничего еще не изменилось. Нас всего горстка тут. Четыре танка. А немец прет со всей дури. Не знаю, сколько продержимся, не поляжем ли все, пока наши не подойдут.

– Мало вас, стало быть. – Старик стал серьезным. – Значит, не вся Красная армия пришла, не освободила город еще. Разведка?

– Разведка, – сказал Алексей. – Фашисты очень хотят, чтобы те сведения, которые мы несем своим, тут с нами вместе и остались. Уходил бы ты отсюда, дед. Возьми внучку и иди в лес. Может, людей встретишь. Тут скоро камня на камне не останется.

– Куда, милок? – горько спросил старик. – Фашист всех в округе вывез или пострелял. Нет тут людей, куда ни кинь взгляд – никого. Замерзнуть в лесу? Дашь винтовку?

– Кому? – с удивлением осведомился Соколов.

– Мне. – Дед посадил девочку на лавку, поднялся на ноги, одернул старый латаный пиджак. – Николаю Егорову, вахмистру первого эскадрона Нижегородского уланского полка, георгиевскому кавалеру, участнику Брусиловского прорыва. Думаешь, я на печи всю жизнь просидел. Я, мил человек, и в германскую воевал, и в гражданскую на Колчака ходил, Перекоп брал.

– А внучка? Она-то как?

– Раненые есть? Не может быть, чтобы не было. Вот и поможет ухаживать за ними. И сердце у раненого бойца оттает, и смерть не так страшна, когда дите придет и кружку воды поднесет.

Алексей отправил старика с внучкой в подавал к раненым, а сам поспешил обрадовать Белова, что вода есть. Пусть не очень много, но можно наполнить фляжки, кипятить ее для раненых, готовить пищу.

Комбат выслушал танкиста, кивнул, а потом повел рукой в сторону подвала. Там на камнях под охраной бойца сидел пленный немец. Шинель порвана, рукав и голова в крови.

– Раненый он, что ли? – спросил Алексей.

– Контуженый малость. Да еще от страха его заколодило. Мальчишка еще. Последний призыв в Германии. Кончились у них ветераны Африки и Франции. Начал Гитлер пацанов на нас слать.

– Ты допросил его уже?

– Нет, пока в чувство приводят. Пусть осознает, что жив остался, умирать уже не будет за фюрера. Тогда и поговорим.

Этот парень девятнадцати лет по имени Клаус работал в берлинской печатной мастерской. Худой, высокий, с бледным лицом и красивым чубом, спадавшим на правую бровь и явно взятым за образец у обожаемого фюрера.

Белов приказал отвести пленного в подвал. Там он и Соколов уселись на пустые ящики и стали рассматривать паренька.

– Почему пошел воевать? Ведь ты же рабочий! – спросил его Соколов.

– Да я работал, – сказал Клаус. – Воевать?.. Всех стали брать в армию, у кого возраст подходил. Вот и меня взяли.

– Клаус! – Алексей повысил голос. – Ты рабочий, а все они братья. Ты разве не знал, что Советское государство создано людьми труда?

– Я… – Парень со страхом смотрел на русских командиров, на их грязные, усталые лица, окровавленную форму.

Он сам недавно пережил рукопашную и чудом остался жив. Теперь Клаус был во власти этих. Он пришел сюда завоевывать их, но вместо веселого похода к варварам получилось совсем другое. Кровь, страх, ужас, который будет преследовать его до конца дней. А может, и их ему отведено было не так уж и много.

Сколько Клаус насмотрелся в Советском Союзе. Он видел сожженные села, виселицы, трупы, причем не только солдат, но и женщин, даже детей. Это было самое страшное.

– Я не знал, – прохрипел Клаус, замотал головой и заплакал.

– Чего ты не знал? – зло спросил Алексей, не чувствуя к пленному ничего, кроме брезгливости.

– Я не знал, что здесь живут люди. Нам говорили, что вы