Стивен Хантер - 47-й самурай

— Нет, спать. Усталый, больной, разочарованный, сбитый с толку. Сосредоточенность нет. Ты спать. Приходить, когда ты просыпаться. Но тогда ты сражаться.

— Сражаться?

— Точно. Поединок. Но ты должен победить.

— Я обязательно одержу победу.

— Ты должен победить. Не победить — я давать тебе пинок под зад. Я не могу тебе ничем помогать. Ты уходить. Свэггер все равно скоро умирать, помогать ему бесполезно.

— Я обязательно одержу победу, — решительно заявил Боб, веря в свои слова.

Ему пришлось по душе это маленькое событие; он почувствовал, что возвращается в причинно-следственное пространство. Это был конец, кульминация, в противоположность бесконечной дороге по бесконечной равнине. Он будет сражаться, он победит, он пойдет дальше. Определенность доставляла удовольствие.

Досю поклонился, Боб ответил на поклон и ушел. Он направился на кухню, где его ждала на удивление сытная трапеза, и Боб с жадностью расправился с ней. Затем пожилая женщина, то ли мать Досю, то ли его сестра, то ли служанка — никто не представлял их друг другу, — отвела Боба в комнату, где он еще ни разу не бывал. Там он обнаружил современный душ. Женщина ушла, он разделся и насладился роскошью обжигающе горячей воды, ощущая, как она ласкает его болящие мышцы и ноющие, распухшие суставы. Затем, закутавшись в полотенце, Боб отыскал рядом с кухней свою койку. Кто-то застелил ее свежей льняной простыней, и Боб устроился спать с неслыханными удобствами.

Он спал до тех пор, пока не проснулся сам, увидев свет.

«Я готов, — подумал он. — Я одержу победу».

Обнаружив рядом с койкой комплект свежей одежды, Боб надел армейские трусы, натянул штаны хакама, которые он уже умел завязывать — все эти маленькие узелочки и ленточки — аккуратно и красиво. Полностью облачившись, Боб минут двадцать разминался, разогревая мышцы. Наконец, взбодрившийся, он прошел в зал.

Там его уже ждали Досю и соперник.

— Ты должен победить, — сказал Досю. — Никакой пощада, никакой колебание, никакой сомнение. Отдаваться весь. Становиться пустота.

— Я… — начал Боб и осекся, увидев своего противника.

Дело было даже не в том, что противник был лет десяти от роду и четырех футов роста. Все было гораздо хуже. Это была девочка.

Глава 25

«МЕНЯЮЩИЙСЯ МИР»[23]

Ник Ямамото обрабатывал клубы. На окраинах, в центре, по всему городу. Он обошел навороченные заведения из стекла и хрома в Гиндзе, самом роскошном токийском районе ночных развлечений. За это ему пришлось выложить кругленькую сумму, потому что Гиндза, вероятно, является самым дорогим кварталом в мире, однако Ник только что передал два фунта чистейшей марокканской «белой девочки» одному из второстепенных заправил якудзы, поэтому дома у него по всем ящикам были распиханы пухлые пачки банкнот, и он ничего не имел против того, чтобы швырять деньгами направо и налево в поисках сенсации, которая позволит ему снова подняться к самым вершинам журналистики.

А уж это будет всем сенсациям сенсация: Кондо Исами, легендарный убийца-якудза, человек, окутанный тайной и обагренный кровью, выполняющий для нового большого хозяина новую большую работу. Рассказ о нем сделает его знаменитым. Господи, как же Ник любил этот грязный город!

Однако в Гиндзе ему так ничего и не удалось раскопать. Ник переместился в квартал гомосексуалистов, исходя из того, что в рядах якудзы встречаются и чисто голубые, и те, кто причаливает к обоим берегам. Именно сюда они ускользают, чтобы отдохнуть, расслабиться, забыть кровавые разборки, составляющие столь значительную часть их жизни. И тут и там кто-нибудь может настолько расслабиться после одного-двух галлонов саке, что проболтается продажному мальчику, который в свою очередь тоже кому-либо проболтается. Иногда голубая часть Токио узнаёт новости задолго до «правильной». Ник посетил «Туз», «Странную женщину и ее подружек» и «Адвокат».

Но нет. Гомики молчали, а если и говорили, то не с ним, нормальным парнем с обесцвеченными волосами и обилием денег, которые словно жгли ему карманы.

Не повезло Нику и в Акасаке, еще одном квартале ярко освещенных улиц, заполненных барами, клубами и злачными заведениями, в первую очередь массажными салонами, этими скользкими дворцами гигиены и орального секса, правда уже не такими шикарными, как в Гиндзе. В этих массажных салонах масса болтливых ртов. Но опять — ничего. Все молчали.

Ник обращался к вышибалам, барменам, официанткам, музыкантам, полицейским, наркоторговцам, мелким бойцам якудзы, к тем, кого он знал, и к тем, кто был наслышан о нем. Он разбросал целое состояние, обходя одно за другим все заведения: «Пещера», «Крокодил», «Фукурики ицидза», «Синдзуку пит-инн», «Нанбатей», «Маниакальная любовь» и «Кельтский воин». В этих местах ему сообщали новые имена и названия, и он переходил в другие места, обращался к другим людям, но всюду слышал то же самое предостережение из самых разных уст:

— Малыш, не стоит расспрашивать про этого человека. Он не любит шутить. Если до него дойдут слухи, что ты им интересуешься, он навестит тебя как-нибудь ночью и нарежет из тебя лапшу.

— Я все понял. Просто я тут кое-что услышал, и мне бы хотелось разложить все по полочкам.

— По полочкам разложат вас, Ямамото-сан. Вы умрете во имя славы «Токийского вестника». Вы к этому стремитесь?

— Спасибо, приятель.

— Удачи вам, дружище.

Ник навестил «Ниси адзабу», «Сибуйя харадзуки» и даже «Эбицу», заведение, популярное среди экспатриантов, хотя трудно было представить, чтобы какой-то гайдзин проведал о чем-либо раньше коренного японца.

Нет, нет и еще раз нет. Вместо этого Ник наткнулся на внутренний скандал якудзы, который не имел никакого отношения к тому, что его интересовало. И все же это было хоть что-то, причем он слышал об этом в самых разных местах. Все члены якудзы рано или поздно начинали говорить о порнухе, и все переходили к одному и тому же. Ребята из киностудии «Империал» обзавелись хорошими связями в Америке и решили обделать одно дельце; похоже, они договорились с западными порнозвездами, светловолосыми красотками, и дело выглядело очень многообещающим, если только им удастся получить лицензию на импорт. Тот, кто будет поставлять американский товар на японский рынок, заработает целое состояние, поскольку всем известна страсть японских мужчин к блондинкам. Ну а если к тому же научить белых женщин делать то, что делают японки: групповуха в метро, «поросячьи пятачки», фантазии в туалете, изнасилование, учительница, стюардесса, бизнес-леди, — тогда прибыли станут колоссальными. Однако до сих пор еще никому не удавалось преодолеть запрет на ввоз иностранной продукции; ни у кого не хватало «смазки», чтобы провезти ее через таможню. На пути этого стоял один человек.

Мива по прозвищу Сёгун возглавлял кинокомпанию «Сёгунат аудио-видео» и славился своей свирепой решимостью сохранить порнографию в Японии исключительно японской. Сёгун не жалел времени и сил, работая над тем, чтобы законы оставались неумолимо строгими. Любая американская компания, которая попыталась бы основать дело в Японии, непременно бы попала в силки юридических неприятностей и полицейских преследований. Не вызывало сомнений, что Мива — оголтелый националист, как и многие заправилы якудзы, связанные с бизнесом, и многие заправилы бизнеса, связанные с якудзой.

Сёгун возглавлял Всеяпонское видеообщество (ВЯВО) — профессиональное объединение, представляющее интересы «большой порнографии», — и работал в Комиссии по этическим нормам художественного кинематографа, которая формально регулировала деятельность порнографического бизнеса, однако на самом деле была полностью подконтрольна ВЯВО и была связана с ним прочными узами общих интересов и прямого подкупа. Ключом Сёгуна к власти являлся занимаемый им пост президента ВЯВО, что, в свою очередь, делало его наиболее влиятельной фигурой в Комиссии по этическим нормам. По сути, это делало его хозяином порнографии. Если он потеряет свой пост, он потеряет все. А его срок подходил к концу. По слухам, впервые за много лет руководству других студий, снимавших порнографию — а таких насчитывались сотни, — потекли крупные взятки, целью которых было не допустить переизбрания Сёгуна. Если «Империал» выиграет борьбу за ВЯВО, Комиссия по этическим нормам также окажется у него в кармане и можно будет открывать торговлю с американцами. А каким бы богатым и могущественным ни был Мива, разве сможет он устоять перед неудержимым цунами американского капитала, готового проглотить с потрохами невероятно гибкую гимнастику классических японских кошечек? Сёгун ненавидел все американское. И эта ненависть выходила за рамки рационального, она опиралась на культурные традиции. Американская продукция неинтересна, в ней нет мыслей, она является отражением изнеженного, упадочного общества. «Порнография в Японии должна оставаться японской!» — решительно заявил Сёгун.