Дневник жертвы - Кендал Клэр

Потом я говорю, что, по моему мнению, у тебя не было другого выхода, как выслеживать меня старым добрым способом – часами караулить в тех местах, где я рано или поздно должна была появиться. Что в результате я сократила количество этих мест до минимума. Что я практически не выходила из дома. И тут до меня доходит очевидное: моя виртуальная жизнь тебя совершенно не интересует. Ты должен видеть, слышать и прикасаться. Тебе нужна реальная я, а не моя электронная копия.

Рассказываю о той ночи. Объясняю, что почти ничего не помню. Сообщаю о своих опасениях: ты наверняка что-то подсыпал мне в вино; ты наверняка скажешь, что у нас был секс по взаимному согласию. Я боюсь. Боюсь, несмотря на его доброе лицо, на котором застыло профессионально-невозмутимое выражение. Сейчас он рассмеется и скажет, что ничем не может мне помочь…

– Ни о каком взаимном согласии здесь не может быть и речи, – произносит он, рассеивая мои страхи.

Я вспоминаю, как мистер Харкер сказал Лотти, что не сомневается в истинности ее слов. Вспоминаю, как ее глаза наполнились слезами. Теперь я в полной мере понимаю ее робкую признательность. Теперь я сама чувствую то же, что и она. Глаза пощипывает от слез; быстро моргаю несколько раз, чтобы смахнуть их. Не хочу прерывать детектива-констебля.

– Но даже если мы предположим, – чисто теоретически! – что когда-то в прошлом у вас был секс по взаимному согласию, пусть и очень специфичный, то этот факт все равно не дает ему права вести себя подобным образом. И ни в коем случае не означает, что вы в чем-то виноваты! К сожалению, сейчас мы уже ничего не сможем доказать насчет снотворного. По-хорошему, вам тогда нужно было пройти медицинское обследование и сдать анализ мочи, чтобы выявить наличие в организме посторонних веществ и определить, какого они рода. Впрочем, эти анализы не всегда дают желаемые результаты. Не все вещества поддаются обнаружению; есть и такие, которые полностью выводятся из организма в течение нескольких часов.

Думаю, детектив Хьюз уже посетил несметное количество тренингов. Хотя держится он очень естественно. Сдержанно и без чрезмерной участливости, от которой меня бы стошнило. Он очень искренний, и ему хочется верить. Думаю, его приветливость идет от чистого сердца – вряд ли она выработалась на курсах повышения квалификации, где полицейских обучают, как вести себя с жертвами сексуальных преступлений.

Я понимаю, что откладывать больше нельзя. Достаю те самые фотографии. Они упакованы отдельно от остальных доказательств; когда я утром выходила из квартиры, я еще не была уверена, что смогу заставить себя показать их кому-то постороннему. Кладу конверт перед детективом-констеблем и пытаюсь рассказать о его содержимом. Смущенно бормочу, что не помню, как ты делал эти фотографии, что ты наверняка назовешь это ролевыми играми по взаимному согласию и что я очень этого боюсь.

– Это ужасно! – говорю я дрожащим голосом. – Видеть, как вы на них смотрите… как вы их разглядываете…

– Я понимаю, – успокаивает он. – И считаю, что вы очень храбрая женщина.

Те же самые слова. Последнее, что мистер Морден сказал Лотти после того, как она столько дней провела на свидетельском месте.

Спрашиваю о том, что мучает меня больше всего: сколько еще людей увидят эти фотографии.

– Мы всегда очень щепетильно относимся к таким материалам, – говорит он, уклоняясь от прямого ответа. Его расплывчатая формулировка мне не нравится.

Смотрю в его непроницаемое лицо. Он похож на гинеколога, с бесстрастным видом проводящего осмотр. Маска безразличия должна убедить пациента, что он просто выполняет свою работу и ни о каком желании не может быть и речи. Он наклоняет конверт и вытряхивает снимки на стол. Верхняя фотография – самая первая. Наименее ужасная из всех. Ты сделал ее еще до того, как привязал меня и разложил на кровати свой реквизит. Скользнув по ней глазами и не интересуясь остальными снимками из пачки, детектив Хьюз отодвигает твои сувениры в сторону.

Я заливаюсь краской с ног до головы. Я стыжусь этого постороннего мужчины в форме. Из-за тебя он видел меня без сознания в моих лиловых трусах. Из-за тебя он потом увидит и кое-то похуже. Пытаюсь успокоиться: остальные снимки он посмотрит после; он не станет дальше мучить меня, разглядывая их у меня на глазах.

Отпиваю глоток воды.

– Я верю, что вы не хотели в этом участвовать, – говорит детектив Хьюз. – Правда, по прошествии стольких месяцев доказать мало что удастся. Однако независимо от того, хотели ли вы, чтобы он вас фотографировал, или нет, в данный момент вам эти снимки неприятны. И вы ясно дали это понять. Вот что для нас сейчас важно.

Он говорит, что должен отлучиться минут на десять, и забирает с собой бессловесного молодого полицейского. Надо позвонить в суд. Предупредить их, что я опоздаю. Сочиняю в трубку, что задерживаюсь по семейным обстоятельствам. Обещаю приехать как только смогу. Готовлюсь услышать, что меня выгоняют; но на том конце провода отвечают вежливо и сочувственно.

Детектив возвращается с принадлежностями для регистрации и упаковки вещдоков – в компании того же полицейского, который снова берет карандаш и принимается стенографировать. Он пишет совершенно бесшумно, так что я даже периодически забываю о его присутствии. В этой комнате говорить можно только мне и детективу-констеблю; только наши голоса имеют право отражаться от этих белых голых стен. Думаю, это у них такая специальная стратегия, чтобы не смущать потерпевших еще больше и обеспечить им максимально комфортные условия – насколько это вообще возможно сделать в такой неловкой ситуации.

Все мои доказательства внимательно осматривают, упаковывают и подписывают. Твои письма. Самодельная книга. Искусственные цветы. Коробка конфет в форме сердца. Открытка, которая к ней прилагалась. Фотографии со мной и Робертом. Кольцо. Садомазохистский журнал; детектив Хьюз не разглядывает его, за что я снова ему благодарна. Конверт, в котором этот журнал пришел. Мой черный блокнот. Снимки, которые я сделала на телефон: ты на моей улице и мои красные запястья после нападения в парке.

По закону «О защите от преследования» инцидентов должно быть как минимум два. У меня их было намного больше – и для каждого из них я представила доказательства. Я зафиксировала все случаи твоего навязчивого поведения. И показала, что они происходили через сравнительно небольшие промежутки времени.

Сегодня днем детектив Хьюз нанесет тебе визит. Он заверил меня, что оснований у него для этого более чем достаточно. И что обычно на этом все и заканчивается.

Начинаю рассказывать про исчезновение Лоры. Сообщаю ему координаты Беттертонов и объясняю, что полиция ничем не смогла им помочь. Кажется, выдержка ему изменила. У него даже спина как будто прямее стала, несмотря на сутулость. И еще он постоянно теребит свои толстые очки – двигает их вверх-вниз, открывая красный след на переносице. Первое проявление беспокойства с его стороны за все это длинное утро. Детектив молчит довольно долго. Видимо, тщательно обдумывает свои слова. Наконец он сообщает, что полиция всегда очень серьезно относится к преследованиям и домогательствам, хотя судить здесь сложно, поскольку дело ему незнакомо; он обязательно приложит к моему делу координаты Беттертонов – на тот случай, если они потребуются следствию.

Ты получишь устное и письменное предупреждение. Там будет сказано, что, если ты не прекратишь совершать действия, из-за которых я чувствую себя встревоженной и расстроенной и которые я расцениваю как преследование, тебе предъявят обвинение и запретят ко мне приближаться. А если ты нарушишь запрет, тебя ждет тюремный срок. До пяти лет лишения свободы.

Напоследок рассказываю ему о машине Роберта. Детектив Хьюз делает какую-то пометку, но объясняет, что полиция ничего не может сделать, пока Роберт самолично не напишет заявление. Отвечаю, что Роберт вряд ли будет обращаться в полицию – по крайней мере, сейчас. Роберт о тебе не знает; я все еще надеюсь, что он не узнает никогда, и сегодня эта надежда уже не кажется мне такой несбыточной, хотя детективу я об этом говорить не собираюсь.