Бригада. От сумы до тюрьмы - Белов (Селидор) Александр Константинович

— Значит, по сто пятой идешь, — со знанием дела прокомментировал он Сашину уголовно-процессуальную ситуацию. — Пункт «д» — убийство, совершенное с особой жестокостью, и пункт «а» — двух или более лиц. Правильная статья, с отягчающими обстоятельствами. От восьми до двадцати лет или пожизненное заключение… — смотрящий взглянул на Белова с уважением, как будто немного завидовал его достижениям в области смертоубийства…

Через неделю пребывания в неволе Саше стало казаться, что прежней жизни уже никогда и не было. Потянулись уныло-однообразные тюремные будни…

— Тихо! — крикнул Груздь. Все умолкли и прислушались: в коридоре гулко стучали каблуки контролера.

Клацнул засов, дверь открылась:

— Белов! На выход!

— Эй, ваше благородие, господин прапорщик! — интонационно поддел Груздь вертухая. — А чем нас сегодня будут кормить?

— Тебя? Свинцом. Девять грамм и добавка! — хохотнул тюремщик.

То, что Белова выдернули на допрос в воскресенье, да еще в праздник — это было седьмое ноября, не сулило ничего хорошего. Но в тюрьме любое разнообразие в радость. Хоть какое-то развлечение и подтверждение того, что ты еще жив…

В тесной комнатке с тремя стульями и большим столом посередине, занимавшим половину полезной площади, находились двое следаков прокуратуры. Толстый — капитан Востряков, и в меру упитанный — майор Ищенко. Одинаковые серые костюмы сидели на них, как униформа. Вот только цвет галстуков был разный: у капитана синий, а у майора — красный в желтую полоску.

— Ну что, Белов? — встретил его с ехидной ухмылочкой толстяк, игравший в этом тандеме роль плохого парня. — Будем признаваться или отпираться? Последний вариант выбирать не советую, если не хочешь попасть отсюда прямиком в больницу.

— Лучше уж сразу в больницу, чем с вами базарить, — честно признался Белов.

— Только учти, что тебя туда доставят на носилках… — давно заученные фразы просто отскакивали у капитана от зубов.

— Садись, Белов, — кивнул на стул изображавший добряка майор Ищенко. Он эффектно двумя руками бросил на стол тяжелую папку и открыл в заложенном месте.

Оба офицера селй напротив Белова и совершенно неосознанно приняли одинаковые позы: нога за ногу, одна рука на спинку стула, локоть на столе. За многие годы совместной работы они даже стали похожи друг на друга, как родные братья. Или как Розенкранц и Гильдестерн.

— Слушай сюда, Белов, твою мать, — продолжал майор, — у нас есть показания бригадира работяг, который видел, как ты мочил невинных людей на стройке торгового центра. Садись и на вот, читай его опус, — он подвинул папку Белову. — Если дополнишь, тебе это пойдет в плюс. Суд учтет, и вместо пожизненного впаяют тебе всего лет пятнадцать! Подумай, на тебе еще висят твои художества с вооруженным нападением на интернат, рэкет, вымогательство, нарушение финансового законодательства и уклонение от уплаты налогов. Или для тебя это ошибки юности мятежной?

Белов внимательно прочитал исписанные корявым почерком выдранные из тетради листочки и словно увидел себя, тогдашнего, со стороны.

Но это была история, не имевшая к нему никакого отношения, как ни странно это звучит. Тот Белов, который так жестоко расправился с подонком Кавериным, умер, его больше нет. Они оба умерли в один день и час.

И еще есть одна вещь, которую не в состоянии учесть никакой УПК, как бы совершенен он ни был. Люди меняются. Каждый день мы смотрим на одни и те же вещи другими глазами, поэтому нам и кажется, что раньше было лучше. А на самом деле это не мир меняется, а мы сами — внутри себя.

Поэтому признаваться в совершении преступления он не будет. Так он решил для себя, и пусть провалится в тартарары вся эта хваленая юстиция вместе с ее подручными.

Оба следователя внимательно наблюдали за Беловым, пока тот читал текст свидетельских показаний…

То что они выбрали праздничный день для встречи с Беловым, не было случайностью, им большого труда стоило договориться об этом с тюремным начальством. Да и не о расстреле в торговом центре они хотели говорить. Вернее, не столько…

Накануне они встретились пивбаре «Саяны» за кружкой пива поговорить за жизнь. Пороптали, поплакали друг другу в жилетку, и пришли к выводу, что совместная жизнь с прокуратурой абсолютно потеряла смысл. Они пашут денно и нощно за мизерную зарплату, за гроши, недоедают, недосыпают, а плодами их труда пользуются другие — начальство-руководство, кто угодно, только не они.

И то, что к ним в руки попало дело Белова, возможно, перст судьбы. Пока он у них в руках, надо вытрясти из него денежки, как из богатенького буратины. Наговорить ему с три короба, пообещать скостить срок, организовать побег, все что угодно, лишь бы согласился сотрудничать…

А чтобы прижать его, Ищенко лично левой рукой написал показания бригадира со стройки. Конечно, в суде, как говорят уголовники, это «не проканает», но клиент-то об этом узнает последним…

— Вот что, ребята, — сказал Белов, закрыв папку и сильно толкнув ее по столу в сторону следователей, — без адвоката я с вами разговаривать не буду. Все что вы здесь нарыли — фуфло. Я — добропорядочный гражданин, а бремя доказательств обратного лежит на следствии, вот и доказывайте себе на здоровье…

Он-то прекрасно знал, что человек, которого он отпустил на стройке, был не бригадир, а прораб.

Самым страшным оказался майор Ищенко, игравший добряка. Яйцеголовый, как олигофрен, он все время улыбался. Когда он бил Белова, верхняя часть его лица оставалась равнодушно-неподвижной, а губастенький ротик растягивался в усмешке, как резиновый:

— Ах, Сашенька ты наш разлюбезный! — говорил он Белову, стоявшему в метре от стенки: ему было приказано широко расставить ноги, наклониться и опереться на нее ладонями. — Ну какая нам с тобой, на хрен, разница, как там было на самом деле на этой стройке? — он в который раз с оттягом ударил его по печени. — Давай, колись, явки, пароли, контакты… Счета в банках, у тебя ведь в Швейцарии есть счета? Еще где?

— Где бант на елде, — сдавленным от боли голосом ответил Белов.

— Да что ты с ним разговаривать?! — брызгая слюной, рявкнул впавший в раж Востряков. — Этот хрен с горы детей хотел взорвать! — капитан схватил со стола тяжелую папку, ударил Сашу изо всех сил по темени, и продолжал молотить, даже когда тот упал на колени.

Удары папкой следов не оставляли, но Белову казалось, что мозг в голове превращается в фарш. Он завалился боком на пол и потерял сознание, а потом, очнувшись, сквозь стоявший в ушах гул услышал, как Ищенко добродушно укоряет коллегу:

— Ну чего ты чуть что, сразу за гапку хватаешься, как обезьяна? Сломаешь ему шею, что с ним потом делать? Завязывай с этим, — и увидев, что Белов открыл глаза, обратился к нему: — Ну, ты чего, Сашок, оклемался? Ты это тоже, на хрен, не прав. Чего ты его злишь? Делиться надо!..

Впрочем, о следах пыток они думали в последнюю очередь. Тюремные лекари-лепилы готовы подписать любую справку и дать любые показания, это вообще никогда не было проблемой.

Его гоняли по кругу: изуверские, тщательно выстроенные допросы сменялись пресс-хатами, в которых специально подобранные и выдрессированные уголовники не давали спать, избивали и грозили опустить.

Потом для разнообразия его помещали в камеру к интеллигентным уголовникам, которые сначала рассуждали на тему, насколько могущественна машина правосудия, в которую его затянуло, а потом принимались расспрашивать его о сыне, расслабляя волю, лишая желания сопротивляться.

То и дело появлялись адвокаты, больше похожие на плохих актеров. Они настойчиво советовали признаться в чем угодно — лишь бы сохранить жизнь и остатки здоровья. Дескать, ты только признайся, и все устроится. Ведь сейчас ты — один. Все про тебя уже забыли, никому ты не нужен, всем плевать на тебя. Сам о себе не позаботишься, пропадешь…

Как Белов выжил, как сохранил рассудок, знают только его друзья — Пчела, Космос и Фил, являвшиеся ему в снах, пока он валялся, брошенный подыхать, в узком и низком, как гроб, карцере. Чаще всех приходил Космос.