Волчина позорный - Станислав Борисович Малозёмов

кабины не выпрыгнул раньше времени. Водитель сказал что-то вроде «Вот же, суки!». Стёкла были разбиты, на фронтальной стене места живого не нашел Шура. Вся стена была разворочана шрапнелью. Забор повалили вперёд, на дорогу. Привязали трос к машине и дёрнули. Забежал в дом. На столе лежала записка от жены.

«Саша. Какие-то люди подозрительные шарахаются возле дома по вечерам. Звонят по телефону и молчат. Мы опять ушли жить к Аниной тёте».

— Четыре дня прошло. Русанов со мной был. Никуда не звонил и не выходил. Значит ещё кто-то вцепился мне в загривок. Но кто? — Александр Павлович серьёзно озаботился. Он позвонил Полине Ефимовне, поговорил с Зиной, с Виталиком. Она собиралась на работу. У них всё нормально было.

Шура съездил к полковнику Лысенко, всё ему доложил, потом сгонял на мост через Тобол. Там муж сбросил жену с верхней бетонной площадки. Она — двадцать метров высотой. Жена упала на нижнюю, тоже бетонную, и от неё почти ничего не осталось. Муж спустился до первой стальной перекладины и повесился на своём ремне. Малович по рации вызвал экспертов и отпустил патрульных. Вскоре приехали следователь, криминалист и труповоз. Маловича шеф отпустил отдыхать после командировки. Он до вечера просидел у Зины в больнице. С Виталиком болтал. У него занятий в школе не было. Мышей травили.

— Может, с нами поживёшь пока утихнет? — без надежды спросила Зина.

— Не, домой пойду. Гляну, что за звери добычу ждут.

В десять вечера он погасил свет, вышел и сел на скамейку, которая стояла в стороне от ворот и не упала. Сел прямо напротив дороги. В одиннадцать подъехал «УаЗик», уставился яркими фарами на Шуру и дом. Потом из него вышли трое с помповыми пятизарядными ружьями. Они стреляли в разодранные косяки и недобитые стёкла, в покалеченный дом, двор, баню изрешетили. Не одна дробина ближе метра от Александра не пролетела.

— Хорошо стреляют, точно, — подумал Малович, дождался пока машина уехала и пошел спать. Стряхнул с кровати осколки бывших окон, подпушил подушку и лёг.

— А я, дурак, думал, что с поимкой Русанова всё умолкнет. Но, похоже, оно только начинается. И уснул.

11. Глава одиннадцатая

У судьбы любимчиков не бывает. Всем она житие то пряником подсластит, то кнутом привёдёт к общему знаменателю. А общий знаменатель — он не низок, не высок, не мелок, не глубок. То есть и от счастья не лопаешься, и от горя не вешаешься. И всё вроде у тебя есть. Немного денег, немного любви к жене. Чтобы нос особо не задирала. Ну, работа ещё — какую бог дал, удочки для сидения на берегу и глядения на поплавок, туфли выходные за сорок рублей, в которых некуда пойти, потому что кругом провинция. И есть у тебя телевизор, лучший подарок судьбы.

Из него ты знаешь, что на западе жизнь — бяка, а мы, несмотря на ощутимые прихрамывания, ломимся к светлому будущему. Телевизор рассказывает, как ухаживать за клубникой и ты сразу хочешь хорошего — купить дачу. С экрана Хрюша со Степашей так развеселят тебя в шедевре «Спокойной ночи, малыши», что уснёшь ты только под утро. А главное — «Последние известия». После них ты хоть с утра, хоть под вечер испытываешь гордость за хлеборобов, сталеваров, шахтёров и доильщиц коровьего молока. Жить с этим чувством легче. Проще как-то терпеть всякие испытания.

Потому как судьба довольно часто кнутом полосует спину и задницу. За мелкие проступки — по заднице лупцует. За крупные — кровавые полосы оставляет на спине, которых из-под рубахи или кофточки другим не видно. Это судьба кидает тебя в гололёд наземь и ты ломаешь руку. Это она же вынуждает тебя вместо одного вечера пить две недели и терять всё: деньги, уважение, человеческий облик и здоровую печень. Судьба обязательно подсунет тебе с десяток проблем, которые отвлекают тебя от жизни. Ты жить прекращаешь и начинаешь с ними бороться до полного изнеможения. Но не до победы. Потому, что судьбу невозможно ни поменять, ни победить.

Вот у подполковника Виктора Фёдоровича Серебрякова не похожа была судьба на капризную тётку. Кто ему такую выдал, по какому высокому знакомству — даже он сам не догадывался. Но была судьба у него развита односторонне. То есть не кидала его то в жар, то в холод, а, напротив, любила его преданно как собака. И всю жизнь облизывала. Он даже на войне пальчик не ушиб нечаянно. Главное, чтобы Виктор судьбу свою ласковую кормил и гладил.

А вот этим именно он и занимался всю свою почти пустую, нечестную и бессознательную жизнь. Это был редкий человек. У него не имелось ни одного увлечения. Он никогда не читал ничего, кроме гарнизонного устава, ничего никогда не слышал о художнике Репине, композиторе Моцарте, но чувствовал себя умным и жизнь понявшим. В сорок первом вон попал на войну Рабочей — Крестьянской Красной Армии с фашистской Германией девятнадцатилетним пацаном на Западный фронт. А в сорок третьем фронт превратился в горячий, третий Белорусский. Воевал пацан отлично. Главное, что в нём было ценно — это невиданная смелость и полное отсутствие страха. За военные годы его двенадцать раз представляли к наградам

А в сорок третьем командир третьему Белорусскому достался отличный. Генерал Армии Черняховский Иван Данилович. С его крепкой рукой и железной волей войска наши вместе с Витей Серебряковым взяли и освободили города Витебск, Орша, Борисов, Минск, Молодечно, Вильнюс, Каунас и другие, вышли к государственной границе СССР с Восточной Пруссией. И Серебряков к концу войны заработал в боях три медали «За отвагу» и три самых высоких степеней ордена «Славы», которые приравнивались по статусу к дореволюционным Георгиевским крестам. Выходило так, что в сорок шестом Серебряков пришел с войны старшим лейтенантом и как бы почти полным Георгиевским кавалером. Он самым естественным образом не догадывался, что существует страх, опасности всякие, а потому его храбрость и представление о своей неприкосновенности жили в нём неосознанно и в большом количестве. Как нужные кишкам микробы.

Ну, куда деваться «орлу» молоденькому, двадцатипятилетнему, с таким набором серьёзнейших «взрослых» наград? Не каменщиком же вкалывать рядом с не воевавшими по здоровью или брони. В военкомате Кустаная полковник, начальник, полчаса читал его дело, личную карточку и характеристику. Задал всего один вопрос

— Пьёшь крепко?

— На службе — граммов сто при соответствующей необходимости. А больше — да ни в жисть!

По