Украденное братство - Павел Борисович Гнесюк

Глава 5. Среди руин

Каждый день начинался с гула, не с пения птиц или шума машин, а с низкого, настойчивого гула, который висел над городом, как похоронный звон. Казалось, город живёт в этом низком, надрывном гуле, исходящим то ли с неба, то ли из-под земли, ставшим саундтреком их нового существования. Для Андрея, чьи руки разом держали и руль «скорой», и жгут, и капельницу, этот гул был и проклятием, и вызовом. Каждый новый раскат означал — пора спешить, снова нырять в ад, чтобы вытащить оттуда тех, кого еще можно спасти.

Их город, некогда цветущий, шумный Донецк, был исполосован шрамами. Андрей вел машину по улицам, какие полюбил за долгие мирные годы, и каждый раз сердце его сжималось от боли. Вот аллея, где он гулял с первой любовью — теперь перекопанная траншеей и заваленная колючей проволокой. Вот кинотеатр, где смотрел премьеры — его фасад напоминал решето, а вместо афиш зияли черные дыры. Всё же город не сдавался, зализывал раны, как мог.

Повсюду копошились местные ремонтные бригады — такие же обычные жители, электрики, сантехники, дворники. Они, рискуя жизнью, латали дыры в родных стенах. Где-то прибивали к оконным проемам листы фанеры, вырезанные из старых шкафов. Где-то закладывали выбоины в кирпиче кирпичом, подбирая обломки по цвету. Где-то наскоро натягивали на крыши прохудившихся подъездов куски рубероида и полиэтилена. Это был тихий, упрямый подвиг тех, кто отказывался позволить своему дому умереть.

Для Андрея, который за рулем «скорой» был и водителем, и фельдшером, этот гул был вызовом. Новая изматывающая смена означала — город снова в огне, и снова нужно носиться по улицам, превращающимся в ад.

Сначала обстрелы были чем-то немыслимым, и все ждали, что этот кошмар вот-вот закончится, но он только затягивался. Снаряды украинских войск, предназначенные, как они говорили, для военных целей, с методичным, леденящим душу равнодушием стирали с лица земли обычные жилые дома, школы, где еще вчера звенел детский смех, и магазины, в которых люди покупали хлеб.

От пятиэтажки оставалась груда бетона, из-под которой торчали личные вещи — детская игрушка, лоскут одеяла. Школа, куда снаряд попал на перемене, стала символом той бессмысленной жестокости. После этого город затих, ушел в подполье, в буквальном смысле. Жизнь переместилась в сырые, темные подвалы, где люди ютились семьями, делясь последним куском хлеба и слушая, как снаружи воет смерть.

Скорая Андрея, разнузданная осколками, покрывалась слоем пыли и грязи, была одним из немногих лучей света в этом аду. Андрей за рулем, а в кузове — доктор Зоя Николаевна, хирург с уставшими глазами, но несгибаемой волей. Объединившись эхинококковыми представлениями о жизни, они стали командой для её спасения.

Андрей виртуозно вел машину по изрытым воронками улицам, зная каждый опасный перекресток, каждое место, где чаще всего бьют. Зоя Николаевна, в свои пятьдесят с лишним, обладала силой богатыря и нежностью матери. Она могла под обстрелом наложить жгут, успокоить плачущего ребенка и принять решение и выполнить операцию, стабилизирующую раненого, была готова на всё, от чего зависела жизнь.

Их «скорая», когда-то белая и сияющая, теперь больше походила на броневик из пост-апокалиптического боевика. Бока ее были исчерчены глубокими царапинами от осколков, краска облезла, а на месте одной фары зияла дыра, залепленная скотчем, но мотор слушался Андрея беспрекословно. Он был не просто водителем, а чуть ли не пилотом в этом море хаоса.

Прокладывая курс меж воронок и завалов, Андрей в зеркало видел уставшие глаза Зои Николаевны, отражавшие всю скорбь растерзанного города, никогда не теряли твердости. Она могла под свист пуль, при свете фонарика, в душном подвале провести интубацию, могла наложить жгут одной рукой, а другой — удержать руку плачущей матери.

Помимо гражданских, были и другие вызовы на рубежи обороны, где ополченцы, такие же вчерашние шахтеры, учителя и строители, пытались сдержать натиск, им часто требовалась медицинская помощь. Андрей ездил и туда хотя дороги были опасными, позиции — хорошо пристрелянными.

— У нас раненый, истекает, помогите! — Он не мог отказать, когда по рации слышал срывающийся голос, умоляющий о помощи.

Всё же гражданских раненых было очень много, доктор старалась записывать в тетрадь все их выезды и десятки раненых, кому удавалось помочь, ожесточали сердца медиков. Вместе в свободные минуты они читали эту тетрадь как летопись спасательных операций.

Вызов за номером 14, как было отмечено в тетради, был к девятиэтажке на проспекте Ильича, где наряд попал в подъезд. Они влетают во двор, заваленный битым кирпичом и стеклом. Мужчина лет пятидесяти пытался вытащить из-под завала соседку, старушку с первого этажа. Ему перебило осколком руку, но он, бледный, с окровавленной тряпкой на плече, продолжал разгребать обломки, пока спасатели не сменили его.

Марья Ивановна там, одна, ей девяносто… — Зоя Николаевна, присев на корточки, накладывала ему шину, а он все твердил, захлебываясь. — Я слышу, как она стонет…

Если перелистнуть вперед до вызова под номером 27, то можно было прочитать про минометный обстрел очереди за водой у колонки. Андрей помнил эти хлесткие, рваные раны, тогда он вынес на руках девочку лет семи с осколком в бедре. Она не плакала, а смотрела на него огромными, полными ужаса глазами и сжимала в руке пустую пластиковую бутылку. Зоя, уже в машине, пока они мчались в больницу, напевала ей что-то тихое, а сама руками, привычными до автоматизма, готовила девочку к операции.

Тетрадь доктора может стать доказательствами преступлений украинской армии и нацбатов, взять хотя бы запись вызова под номером 41. Прямое попадание в соседний с жилым домом магазин вызвало обрушение перекрытий. В подвале, где прятались от обстрелов люди — паника, пыль, крики.

У молодой женщины начались преждевременные роды от стресса. Андрей с фонарем освещал импровизированный «родильный зал» — несколько одеял на голом бетоне, а Зоя Николаевна, на коленях, в кромешной тьме, развеиваемой немного светом фонарика, принимала ребенка. Его первый крик прозвучал под аккомпанемент очередного разрыва где-то совсем рядом. Это был крик жизни, бросивший вызов смерти.

Были и другие маршруты, ведущие за черту города, на передовую. Там, на изрытых окопами рубежах, их ждали свои, ополченцы. Вчерашние шахтеры, программисты, учителя физкультуры. Они звали Андрея «наш ангел с колесами». Дороги туда были дорогами смерти — простреливаемые, минированные.

— Андрей, брат, у нас тут раненый, пулеметом по ногам… не можем кровь остановить… — Когда в рации звучал срывающийся, почти детский голос.

На такие мольбы он