Массажист - Ахманов Михаил Сергеевич

Спрятав банку в карман, Баглай подумал, что придется подыскать посредника и сделать так, чтобы посредник не разнюхал, с кем имеет дело; с камнями же не дорожиться, отдавать за полцены, но небольшими партиями. И сколько же получится на круг? Со слов Черешина он помнил, что двухкаратные бриллианты стоят две-три тысячи, однокаратные – раза в полтора дешевле. Он попытался представить, сколько камней хранится в жестяной коробочке, и вновь почувствовал, как закружилась голова.

Дрожащими руками Баглай извлек из сумки несколько мешочков, приподнял фонарь и оглядел шкафы. Тот, что с коллекцией изумрудов, был средним; еще в нем хранились аквамарины и бериллы, прекрасные камни, но уступавшие и изумрудам, и алмазам по ценности и красоте. Ближе к окну высился шкаф для всякой самоцветной мелочи, хризобериллов, турмалинов, цирконов, хризолитов, топазов и шпинелей, а у двери, в третьем шкафу, лежали драгоценные корунды. Это хранилище Черешин называл своим бирманским шкафом и объяснял Баглаю, что в Могоке, в Бирме, добывают лучшие рубины, что рубин – это красный природный корунд, а если камень не красный, так это уже сапфир, и что, в отличие от мнения невежд, сапфиры бывают не только синие, но также лиловые, желтые и бесцветные, а также оттенка утренней зари.

Памятуя об этих историях, Баглай распахнул дверцы бирманского шкафа м принялся выдвигать полки, открывать ящички и выбирать – не торопясь, понемногу, по три-четыре экспоната из каждой коллекции, не самых крупных, но примечательных цветом, или необычной формой, или своим происхождением. Тут были не только бирманские камни, но также цейлонские и таиландские, индийские, добытые в Кашмире, американские из Мату-Гросу и с берегов Миссури, и австралийские, из Квисленда и Виктории. Они струились в пальцах Баглая словно ручей, вытекающий из пруда: звездчатые голубоватые сапфиры, рубины, алые, как мак, камни иных цветов и оттенков, напоминавших то о морской пучине, то о лугах, заросших васильками, то об огненном рассветном зареве, то о сиянии солнца. Сумка Баглая потяжелела, в горле пересохло, по щекам струился пот, и он, вполголоса чертыхаясь, тряс головой и вытирал влажную кожу рукавами.

Наконец он оторвался от шкафов, закрыл их, покинул со вздохом маленькую комнату и перебрался в большую. Ему хотелось взять что-то отсюда – место в сумке было, и было вокруг столько чудесных вещей! В луче фонарика медленно плыли птицы, цветы и корабли, подвешенные к потолку, сияли бронза и хрусталь светильников, пестрели на стенах каменные пейзажи – амазонитовые поля у подножия обсидиановых скал, реки из чароита и лазурита, янтарный солнечный восход над родонитовым горным хребтом и другие горы, из яшмы, с белоснежными кварцевыми вершинами. Под этой картиной кичилась затейливым зеленым кружевом шкатулка из малахита, обрамленная парой подсвечников, а дальше, по периметру комнаты, будто вызванные к жизни неярким световым пятном, блестели и сверкали ларцы и чаши, веера и вазы, фигурки фантастических животных, резные нефритовые сфероиды и табакерки, украшенные жемчугами, короны и венцы из янтаря и крохотный дворец с башенками-чернильницами и главным донжоном для перьев и ручек. Облокотившись на мраморный камин, Баглай полюбовался этими сокровищами и тяжело вздохнул. Стоят, как на параде, слишком заметно, слишком опасно, и ничего не возьмешь… Он вдруг почувствовал обиду: все эти вещи, которые он мог считать почти своими – ибо в данный момент они не имели хозяина – в действительности принадлежали не ему. Это было горько и ранило сильней, чем детские воспоминания, насмешки Вики или окрик Лоера. Это было еще одной несправедливой гнусной шуткой, которую сыграли с ним, предложив так много и так сразу, что все предложенное он не мог забрать с собой.

Теперь он понимал, что никогда не остановится. Будут другие старики, другие дома и квартиры, другие вещи, но раз за разом он будет возвращаться в эту ночь, в тот час и миг, когда владел черешинским богатством. Богатством, от которого урвал лишь крошку! Ничтожную частицу! А остальное проскользнуло мимо, пролилось меж пальцев, утекло… И сколько бы ни взял он у других, черешинское не вернуть – ни эту комнату, ни ту, с тремя шкафами… Да и возьмет он меньше… Где еще найдешь такое?

Баглай поднял голову, повел фонариком, и райские птицы, дворцы, ларцы, сфероиды и чаши словно откликнулись на его молчаливый призыв, вспыхнули, засияли многоцветьем красок, поманили и угасли.

Верно, не найдешь, подумал он. Ни у кого не найдешь. А жаль!

Он поднял сумку, забросил на плечо ремень, направился в прихожую и осторожно приоткрыл входную дверь. На лестничной площадке царили темнота и тишина, только свистел за окнами ветер до погромыхивал где-то ржавым железным листом. Баглай выскользнул из квартиры, без лязга и скрипа провернул ключи, спустился вниз по истертым ступенькам лестницы, пересек двор, помня, какую колдобину и яму необходимо обогнуть, и вышел на улицу. Ночная прохлада остудила разгоряченное лицо. Небо было затянуто облаками. Хотелось пить.

Сняв перчатки, он сунул их в карман, нащупал там связку ключей от только что покинутой квартиры и вдруг усмехнулся.

Такого не найдешь, снова подумал Баглай, но это не повод, чтоб пренебречь иными возможностями.

Эта мысль его утешила.

Охота продолжалась.

Глава 14

Первое апреля пришлось на четверг.

Явившись с утра на работу, Глухов выслушал все шуточки, положенные по такому случаю, как новые, так и древние, проверенные временем и не потускневшие с годами. Надежда Максимовна, секретарша, с кокетливой улыбкой сообщила, что спина у Глухова белая; Долохов, вышедший из отпуска, заметил, что синий глуховский «жигуленок» перекрасили в розовый цвет и заодно позолотили бампер; а Голосюк с Верницким уверяли, что Глухову выписана премия, и что начальство сейчас решает, в чем ее выдать, в монгольских тугриках или в суданских динарах. Что же до Вали Караганова, то он обронил по секрету, что Яна Глебыча сватают в генеральные прокуроры и переводят в Москву; вопрос, дескать, уже решен, а чтобы Ян Глебыч не трепыхался на новой ответственной должности, велено накопать на него секс-компромат: как он шоколадки таскает девчонкам с ИВЦ и распивает чаи с майором Красавиной.

Глухов слушал, посмеивался и думал, что выпала ему удача – или несчастье?.. – жить в уникальной стране, среди людей с врожденной склонностью к юмору: чем им хуже, тем больше шутят. Насчет коммунистов и евреев, Василь Иваныча и чукчей, армянского радио и КГБ… Теперь вот президент появился, и Дума, и олигархи, и «новые русские», и двадцать партий с живописными вождями… Сколько поводов для шуток! Вот люди и стараются. Плачут, но шутят. Рыдают, потом рассказывают анекдот. Питаются хлебом и кашей, глядят в телевизор на сытые думские рожи и помирают со смеху. Шутят, веселятся! Может, в какой-то день и перестанут веселиться, но не шутить – только шутки те будут кровавые. Такой вот национальный характер.

Спасаясь от Караганова, желавшего обсудить особую сексуальную привлекательность прокуроров, Ян Глебович нырнул в свой кабинет, уселся за стол и занялся делами. Дела за последние дни продвинулись вперед, и это, вкупе с улыбками Линды и наступившей теплой погодой, рождало в нем заметный оптимизм. Но он допускал, что ясная погода, и продвижение в делах, и даже линдины улыбки, вполне возможно, ни при чем; быть может, то ощущались последствия той необычной процедуры, которой он подвергся у Тагарова. Нужное – разровнять, лишнее – убрать… Кажется, так?..

Вероятно, прилив энергии, который ощущался Глуховым, каким-то образом воздействовал на всех его партнеров: сначала откликнулись красноярцы, потом из судебных архивов прислали пухлую папку с материалами – иск Приходько к надеждинским наследникам. В ней была цветная фотография картины, и Глухов изучал ее минут пятнадцать, тем особым взглядом живописца, который не пропускает ничего, ни тени в облаках, ни переливов света на горных склонах. Первый план – домики с черепичными кровлями, зелень садов, ручеек, и за мостом – церквушка; дальше вздымается горный склон, тянется к перевалу дорога и исчезает меж двух вершин, похожих на полуразрушенные замки; а сверху, слева и справа – панорама гор, суровых и диких и будто придавленных вниз, к земле, хмурыми темными тучами. Великолепный пейзаж, решил Ян Глебович, со вздохом откладывая снимок и размышляя, не перейти ли ему с морей на горы. Горы все-таки доступней, чем океан… тот же Урал… да и в Карелии скал хватает…