Сергей Зверев - Гавайская петля

Вердис резко поднялся:

– Ну все, достаточно. Миссис Эмерсон, пойдемте отсюда.

А в коридоре уже топали, ворвались в спальню двое сосредоточенных парней из службы безопасности. Застыли, поводя глазами, – и что здесь, действительно, угрожающего безопасности сенатору, кроме трех подозрительных русских?

– Марти, дружище, да ты никак ошибся комнатой? – загрохотал генерал Кларк, вламываясь в спальню, как слон в посудную лавку. Сенатор открыл глаза, робко улыбнулся. Выбрался из кресла, удивленно посмотрел по сторонам.

– Я что-то пропустил, господа?

– Вы забыли, Мартин! – всплеснула руками Сьюзан. – Я хотела поговорить с вами по деликатному вопросу, касающемуся одного семейного противоречия…

– Да-да, я, кажется, помню… – сенатор остервенело тер ладонью лоб, – что-то неприятное, связанное с вашим мужем… О Иисусе, неужели я уснул? – Он недоверчиво воззрился на Вердиса, стоящего со смиренной физиономией. – Ну и ну, приплыли, господа, кажется, хватит на сегодня вопросов. Пора спать…

– Э нет, Марти! – возмутился генерал. – Добро пожаловать на лужайку! Лучшие друзья собираются преподнести своему единственному настоящему сенатору дорогой подарок! Выпьем последний раз – и в объятия Морфея! Пойдем, дружище, – генерал обнял сенатора за плечи и вывел из комнаты.

Подобрав полы платья, вышмыгнула Сьюзан.

– И вы, миссис Эмерсон, приглашаетесь на лужайку, – басисто выводил генерал, – и ваш заслуженный работник. Пойдем, приятель, не стесняйся, выпьешь с нами. Неужели Сьюзан не позволит?

Ухмыляясь, искоса глянув на Туманова, Вердис покинул комнату. Переглянулись, пожали плечами и отступили за порог секьюрити.

Ты выиграл партию Левица, пронзило Туманова, но проиграл собственную! Сенатор в безопасности (если эти двое совсем не обнаглеют), а вот Вердиса ты можешь потерять. Павел усиленно потер виски – разогрев способствует умственной деятельности.

– Василий, закрой дверь, – проскрипел он.

Кошкин пожал плечами, на всякий случай глянул в коридор и прикрыл дверь.

– Знаете, Павел Игоревич, мы, вообще-то, находимся в чужой спальне, а спальня находится в чужом доме, да еще причудливые обстоятельства… Парни снаружи, конечно, не мыслители, но, мне кажется, через минуту-другую они что-нибудь придумают.

– Заткнись, – бросил Туманов, – думаем в три извилины, ребята. Нас оконфузили, но мы справимся. Это Вердис, все понятно. Сьюзан работает на тех ребят, что решили покопаться в мозгу у сенатора. Это она, и никто другой. Слушай мой план…

– Подождите, Павел Игоревич. – Кошкиным овладела задумчивость. Он сомкнул брови и смастерил какое-то сложное лицо. Мысль давалась с трудом – он вынашивал ее мучительно, по крохам. Повернул голову, устремил неуверенный взор на коллегу. Ордынкин смотрел на него, как собачка, склонив голову, и его, по всем признакам, охватывала задумчивость.

– Мне кажется, теперь мы должны позвонить, – пробормотал Кошкин.

– Да, мне тоже так кажется, – не вполне уверенно изрек Ордынкин.

Туманов не почувствовал волнения. Медлительным становился он, разучился схватывать на лету. Павел просто удивился.

– Позвонить? Вы о чем, ребята?

– Да, Павел Игоревич. – Лицо Кошкина озарилось улыбкой. – Придется подождать. Теперь мы точно должны позвонить.

В этом было что-то неестественное. Оба извлекли телефоны, набрали номера. Не сказали ни слова, внимательно слушали. По мере прослушивания сообщения их лица становились сосредоточенными, строгими, совсем не такими, как были всегда. И словно щелкнуло что-то. Оба отбросили телефоны, а голова у Туманова закружилась…

Поздно, непростительно поздно пришло прозрение… Даже не прозрение еще, первая ласточка! Туманов смотрел на них – ошеломленный, еще не понявший всю ситуацию. Кошкин и Ордынкин, молодые люди из Интерпола, порой смешные, порой трусоватые, порой ответственные и отчаянные, прямо на глазах превращались во что-то иное. Во что-то страшное. В роботов с отключенными мозгами! Их поступками отныне управлял кто-то другой. Несколько мгновений они стояли неподвижно, будто подзаряжаются «аккумуляторы», потом пришли в движение. Их лица были серыми, глаза погасли – остались болотные блюдца, затянутые пеленой. Они дружно развернулись, зашагали к выходу.

– Стойте, парни! – Павел бросился им наперерез.

Кончать с Тумановым установки не было. Ордынкин отшвырнул его с дороги, как досадную помеху. Откуда столько силы у парня в руках? Туманов споткнулся, ноги заплелись, он растянулся и ударился затылком о деревянную боковину кровати. Сознание подпрыгнуло, задергалось, словно на пружинке, стало меркнуть. Он застонал, затряс головой. Как мог поднялся, вывалился в коридор. Происходило что-то абсурдное, немыслимое.

– Эй, парни! – ровным, каким-то безжизненным голосом окликнул Кошкин уходящих по коридору охранников. Те обернулись одновременно, переглянулись, уставились выжидающе на странных парней. Достать оружие они не догадались. Впрочем, и не помогло бы. Стремительное нападение, замелькали кулаки, посыпались смачные удары. Один охранник схватился за живот, другой за лицо. «Тупоголовые» швейцарские «Сфинксы» на пятнадцать патронов в обойме расстались с подмышками, перекочевали к новым хозяевам. Они и крикнуть не успели – загремели выстрелы! Охранники попадали, словно мешки с картошкой. Эхо от пальбы загуляло по коридору, взмыло к потолку. Но все это мало беспокоило «интерполовцев». Их уже ничто не беспокоило. Оба нагнулись, обхлопали карманы мертвецов, обзавелись дополнительными обоймами.

– Подождите, ребята! – Туманов побежал за ними вдогонку – они уже уходили по коридору, громко топая. И что хотел? Споткнулся о покойника, покатился по полу, поднялся, заковылял к лестнице, заговаривая боль в ребрах.

Все это плохо сочеталось со здравым смыслом. Хотя кому как… Пальбу в бельэтаже, понятное дело, услышали. С улицы в холл уже бежали дюжие стражи в белых рубашках и черных пиджаках, извлекали, словно факиры, компактные пистолеты-пулеметы. Но Кошкин и Ордынкин стреляли без предупреждения – едва выбежали на лестницу – били прицельно, пулю за пулей, не меняясь в лице. Покатился с лестницы охранник, растянулся на мраморном полу, напоминающем шахматную доску. Второй присел под нижней ступенью, ловя мишень дрожащими руками; опрокинулся, дико закричав, задергался в конвульсии. Третий пытался выбежать на улицу; пуля настигла в проеме, он повалился ничком… Кошкин и Ордынкин бежали по лестнице, на бегу перезаряжали оружие. Сунули «Сфинксы» за пояса, подняли миниатюрные автоматы, быстрым шагом направились к выходу. И снова плотная пальба, закладывающая уши, они стреляли в боковой проход… Подбежавший Туманов ахнул: Сьюзан и Вердис, видимо, пытались скрыться в западном крыле, но далеко не ушли. А может, не поняли, в чем дело, стояли завороженные, наивно думали, что обученная охрана справится. Сьюзан лежала поперек прохода, разбросав руки. Лицо в крови, огромные глаза смотрели в потолок. Вердис, обливаясь кровью, сползал по стеночке, закатывал глаза…

Туманов прибежал на поляну с обидным опозданием. Но что он мог сделать? Царила полная неразбериха. Охрана пребывала в замешательстве, не успела пресечь трагедию, и этих нескольких мгновений хватило, чтобы учинить побоище. Туманов покатился под кусты, чтобы не схватить пулю, и наблюдал оттуда, потрясенный. Люди в панике разбегались, орали, падали мужчины, женщины. Кошкин и Ордынкин стояли посреди поляны и поливали во все стороны. Кончились патроны – выпали пустые магазины, вставили новые, и снова шквал свинца. Кончились эти – повыхватывали из-за поясов «Сфинксы»; кружились, выискивая мишени, стреляли прицельно, избирательно… Повалился с тележки гигантский торт, похоронив под собой официанта. Пули кромсали музыкальные инструменты на эстраде и не успевших разбежаться музыкантов. Дергался в агонии, истекая кровью, сенатор Стэнхилл. Ржал, носясь по поляне, опрокидывал столы, топтал людей безумно красивый, отливающий блеском черный жеребец – подарок сенатору, объявленный генералом. Пуля попала в голову животному, оно повалилось, задергало ногами. Люди падали, поляну устилали тела. Полз, давясь кровью, упитанный судья Джордж Бреслин. С криками попáдали политик Лобовски и генерал Хьюго Кларк – последнему пуля угодила в затылок, не слишком-то благородная смерть. Мелькнуло красивое вечернее платье – Джулия Гарлинг перепрыгнула через низко стелющийся кустарник; пуля попала в ногу, она пронзительно закричала, но, кажется, выжила. Бруно Крэйг при первых же выстрелах повалил стол, скорчился за ним, отползал, оттаскивая стол за собой. Потом вскочил с удивительной для своей комплекции прытью, схватил блондинку, которая визжала и билась в припадке, прикрылся ею, стал отступать. Она вырывалась, колотила ногами – и обмякла, нашпигованная свинцом. Крэйг отбросил ее в сторону, повалился в неосвещенный кустарник… Дергался, испуская горлом кровь, банкир Вассенберг, рухнул как подкошенный неуклюжий Тоби Эмерсон, давно затих шаловливый Сэмми с куском недоеденного торта в глотке… Шевельнулось что-то за разбитой эстрадой, и Туманов чуть не задохнулся. Темницкий! Жив еще, курилка! Нормальный парень, и чего он бочку на него катил? Согнулся в три погибели, схватил в охапку визжащую Этель – и рванул с тяжкой ношей саженными прыжками через лужайку. До деревьев бежать было метров двадцать. Он петлял, как заяц, увертываясь от пуль. А Ордынкин методично в него стрелял – спокойный, уравновешенный, прикрыв для верности левый глаз. Но разладилось что-то в этих парнях, уходила энергия, генерированная установкой, наблюдались первые признаки заторможенности. Каждый выстрел звучал с запозданием, пули взбивали фонтанчики под ногами Темницкого. Ордынкин словно засыпал. Но очнулся, вскинул пистолет, когда Темницкому до деревьев осталось бежать какие-то метры. Туманов подскочил, услышал свой дикий вопль – понесся на Ордынкина, повалил за мгновение до выстрела, врезал по челюсти. И тут же откатился, засеменил на четырех конечностях, полз, озираясь, видел, как поднимается Ордынкин на шатких ногах, хмурит брови, высматривает упавший в траву пистолет…