Бригада. От сумы до тюрьмы - Белов (Селидор) Александр Константинович

«Какая скотина этот Кабан… — думала она, рассматривая в зеркале свое отражение. — Никогда ему этого не прощу…»

Она поправила халат на груди и нежно провела кончиком пальца по своему идеальному лобику — парапина, память о последнем посещении Кабана, зажила, слава богу, без следа.

И что он взялся ее донимать своими дурацкими звонками? Неужели не ясно, что они — не пара? В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань! А уж кабана тем более.

Самое обидное, что, в свою очередь, актер Младогаров, которого Кабан зверски избил на лестничной клетке после ее… ну, после этого… совершенно не желает с ней общаться. Да и черт с ним, на нем ведь свет клином не сошелся?

Из этих печальных размышлений Надежду вырвал требовательный звонок в дверь. Опять Кабан? Не похоже. Время не его, сейчас файв-о-клок, а он обычно появляется дома ближе к ночи, и тут же начинает ей названивать, а последнее время вообще куда-то пропал!

Надежда на цыпочках подкралась к входной двери и посмотрела в глазок. В центре искаженного линзой пространства лестничной клетки она увидела овальное носатое лицо, завершенное милицейской фуражкой.

Словно в подтверждение легитимности этой картинки, из-за двери донесся вполне соответствующий ей грубоватый голос:

— Откройте, милиция!

«Надеюсь, это опять изнасилование?» — усмехнулась про себя себя Холмогорова, распахивая дверь.

На пороге стоял обычный милиционер в обычной потрепанной форме с обычным лицом армейско-ментовского типа. Единственное, что отличало его от остальных представителей племени служивых людей, была огромная, лучше сказать, гигантская, циклопических размеров корзина роскошно оформленных красных роз, стоявшая у его ног. Композиция потрясающая, сразу видно, мастер-флорист постарался. Японцы отдыхают со своим икебанством!

— Здравствуйте, я ваш участковый, лейтенант Химичев, — вежливо сказал он, коротко приложив правую ладонь к виску. — Не волнуйтесь, все в порядке. Ваш сосед, гражданин Кабанов Р. Г., поручил мне передать вам, уважаемая Надежда Федоровна, эти… как их, самые… — Химичев заглянул в бумажку, которую держал в левой руке, — скромные цветы в знак благодарности, доставленной ему… — он снова сверился с текстом, — вашей красотой…

Холмогорова была просто потрясена: ей в жизни никто не дарил таких божественных цветов да еще в таком количестве. Текст сопроводительной записки, правда, несколько двусмыслен, да и стиль хромает, но все равно — приятно! И так неожиданно!

— Будьте добры, лейтенант, занесите цветы в комнату, — сказала она, но, спохватившись, что участковый может увидеть следы учиненного дарителем погрома, поправилась: — Лучше поставьте здесь, в коридоре…

— Надежда Федоровна, позвольте я… Мне можно это сделать? — откуда-то сбоку от лейте-нанта Химичева выскочил розовый от смущенья Кабан.

Он так умоляюще-трепетно взирал на свою прекрасную соседку, что у Надежды дрогнуло сердце, и она разрешила ему войти. Тем более, что он для такого торжественного случая облачился в очень дорогой черный двубортный костюм и нацепил несусветно яркий винилово-оранжевый галстук.

Галстук на нем смотрелся, как на корове седло. И она поняла, сообразила, почувствовала, что это для всегда неряшливо одетого Кабана — настоящий подвиг, сравнимый с деяниями Геракла.

— Лейтенант, свободен, — сказал Кабан краем рта уже совсем другим тоном, шагнул в квартиру и живенько захлопнул дверь перед носом у милиционера…

Оставшись наедине, и Кабан, и Надежда Федоровна почувствовали некоторое смущение. Холмогорова, в общем-то, не горела желанием приглашать проштрафившегося соседа в комнаты. Напротив, у нее появилось острое желание выставить его обратно за дверь. Некоторое время они молча смотрели друг на друга.

Наконец Кабан все так же молча достал из кармана пиджака ключи от машины и протянул их, держа в щепоти за кончик цепочки, соседке. Надежда удивленно смотрела, как они покачиваются в воздухе у нее под носом вместе с небольшой фигуркой Приапа, античного божка с торчащим, как нос у Буратино, фаллосом.

— Что это?! — гневно спросила Холмогорова, показывая тонким, детским пальчиком на связку ключей.

— «Шкода» — виноватым голосом объяснил Кабан, и видя, что соседка не врубается, добавил: — Это вам, Надежда Федоровна, машина в подарок. От всего сердца.

Холмогорова, конечно, не раз видела на стоянке во дворе дома кабановскую «шкоду» цвета голубой металлик. Машина почти новая, можно сказать, неношенная. Глупо было бы отказываться… А Кабанчик-то, кажется, парниша при деньгах. Об этой стороне его примитивной натуры она как-то не задумывалась. И, как видно, зря.

— Вы не думайте, Надежда Федоровна, машина чистая, — запнулся Кабан и счел нужным добавить, — в смысле, по документам чистая. Не волнуйтесь, катайтесь на здоровье.

— Ну, ладно, — сказала Холмогорова тем же тоном, каким Кабан говорил с лейтенантом Химичевым, и величественным наклоном головы позволила положить Приапа на свою ладонь. — Возьми корзину и отнеси в гостиную…

Когда Кабан резво поцокал копытами в комнату, исполняя ее приказание, Надежда Федоровна подумала: «А ведь он, в принципе, не безнадежен. Только ему рука нужна…»

Она чуть-чуть ослабила пояс и слегка распахнула халат, чтобы белый треугольничек кожи в вырезе на груди выглядел как можно аппетитней…

Валентина Степановна отчаялась уговорить Холмогорова остаться у них погостить хоть пару дней. По ее мнению, он самым благотворным образом воздействовал на ее супруга, который становился после общения с ним более спокойным и уравновешенным, несмотря на все их идеологические споры.

Но Юрий Ростиславович решил для себя окончательно и бесповоротно, что лучше бомжевать, чем подвергать себя этим аудиальным истязаниям! Говорят, что есть такая пытка под названием «музыкальная шкатулка». Закрывают человека в камере, включают мелодию из нескольких повторяющихся тактов. Они звучат нон-стоп и через неделю-другую человек гарантированно сходит с ума — уноси готовенького! Все, с него хватит, ноги его больше здесь не будет!

Холмогоров тепло попрощался с Пчелкиными, оделся потеплее — на нем был осенний черный плащ на подстежке и черная же шляпа с широкими полями, — и вышел на лестничную клетку.

— Юрий Ростиславович, ну куда вы на ночь глядя, — крикнула ему вслед сердобольная Валентина Степановна. — Вернитесь!

Но Холмогоров уже спускался по лестнице, опираясь на свою любимую трость. Как только дверь квартиры Пчелкиных закрылась, его охватила блаженная тишина. То есть, конечно, телевизор Павла Викторовича надрывался по-прежнему, но в подъезде было относительно тихо. Чувство было такое, будто умолк грохот не смолкавших сто лет подряд отбойных молотков!

Он вышел из подъезда, и пошел вдоль дома Пчелкиных, постукивая тростью. Возле продмага, размещавшегося на первом этаже и в подвале здания, стоял «зилок». Двое грузчиков вытаскивали из подвала тяжелые мешки и грузили их в машину Возле кабины курил высокий черноусый кавказец с портфелем, по виду экспедитор или товаровед…

— Таскать вам не перетаскать, молодой человек, — пошутил академик, видевший пару дней назад, как эти же грузчики затаскивали мешки в подвал.

— Это лишние, — ответил кавказец странной фразой и почему-то с украинским акцентом, — столько не понадобится.

Но Холмогоров уже его не слушал. Стуча тростью, он подошел к мемориальной доске, висевшей на стене дома. Холифгоров остановился и, подслеповато щурясь, прочитал текст. Из надписи на доске следовало, что разведчик Авраам Яковлевич Гуриевич, в честь которого названа эта улица, геройски погиб в сорок первом в тылу фашистов под Москвой…

В гостиной Пчелкиных по-прежнему орал телевизор — передавали последние известия. Правоохранительные органы в лице лучших сыщиков МУРа одержали очередную крупную победу.

В результате операций «Перехват» и «Сирена» наконец-то были найдены костюмы опального генерального прокурора Шкуратова! Бывшего генерального прокурора!

«Остались сущие пустяки, — раздраженно подумал Павел Викторович, — доказать, что эти шмотки куплены за счет государства, и с коррупцией в России будет покончено насегда!»