Когда меняется мир - Сергей Башкирцев

куски. А что самое главное – я его не остановлю. Где ручки?

Поникшие кобели кивнули на письменный стол в комнате.

Мое свирепое лицо, суровость Игнатьича и плененное положение помогли преступникам составить чистосердечное признание без всяких запинок и понтов. Никто из них не смеялся и не пытался показать своей несгибаемости. Мы их застали врасплох.

Игнатьич принял три листа бумаги. Волнение и страх за свою ничтожную животную жизнь проступал в каждой кривой буковке. Игнатьич с тяжелым вздохом протянул листки мне, понимая, что мне придется пережить. Пробежаться по этому несчастью еще раз…

Подписи, даты. Все, как в криминальных программах и нормах судебного права. Кровавые опечатки на одном из листков сразу выдали хозяина написанного. Только в этом признании фигурировало странное прозвище «Габа». Знакомое… что-то похожее сказал тот смазливый недотрога на балконе. Первым был он.

– Кто тут Габа?

Все пленные переглянулись.

– Повторяю вопрос, ублюдки: «Кто Габа?» Если сам ссышь, то вы, дружки, помогите своему лидеру. Утырки, быстрее! – я заметил, что заимствую словарь у Любы.

– Тот, бородатый, – сказал знакомым спокойным баритоном сосед, устремив холодный взгляд прямо на лидера группы.

Я подошел к столу и внезапно попросил:

– Отойди-ка. Посиди пока в комнате, Любаш. Все, отдыхай. Сейчас поедем обратно. Все уже хорошо.

Убедившись, что Люба находится в комнате, запуганно поджав ноги, я схватился за уголки стеклянного стола и, вспомнив о содержимом признаний, отбросил его в дальний угол. Стол перелетел через весь зал и приземлился на ребро. Стекло раскололось и с характерным треском рассеяло маленькие кусочки по полу. Я отгреб их подошвой кроссовка и стал приближаться к Габе. Глаза земельного цвета с опаской глядели прямо на меня.

Снова пристегнутые к подлокотникам руки не дали главарю защититься от удара. Торчавший уголок пистолетной рукоятки заехал прямо по переносице. От боли связанный вскрикнул. Но мне этого показалось мало.

Габа выпучил глаза, пытаясь что-то сказать. Открыть рот? Не знаю…

– Мужики! Мы… мы не убивали ее. Мы ей даже бабок дали, отпустили, ну! Она пошла! Сама ж ушла! Мы ее высадили там… а… – скотч вернулся на свое место.

Мразоты. Она утопилась, не выдержав такого позора. Она боялась, что я не приму ее. Инга думала, что я…

Все, пес бородатый! Ты зачеркнул свою последнюю палочку!

Глубокий вдох. Сердце заплакало вместе со мной. Я встал напротив, снял предохранитель. Чуткий слух Игнатьича это уловил:

– Эй, ты чего собираешься делать?

Вопрос Игнатьича прервал громкий выстрел ПМ. Я нацелился прямо на сидящего бородача и нажал на спуск, моментально лишив его половой принадлежности. От выстрела вскрикнули в ванной и в комнате. Свалившийся здоровяк нагнал на меня запах пороха. Моя рука затряслась, палец снова припал к спусковому крючку.

Игнатьич за спиной ничего не ответил. Может, не ожидал, а может и не хотел останавливать, зная, кого мы связали.

Люба залезла под компьютерный стол, поджав ноги. С моим приходом ее дрожь немного ослабла, но не исчезла. Я потрепал ее по макушке и присел. Коленка неприятно хрустнула, нарушив покойную тишину. Слеза Любы упала на щеку, прокатившись и на полпути упав прямо мне на перчатку. Мою сестру было не узнать: боевая, бодрая и разговорчивая Люба напоминала сейчас мокрого котенка, который зализывал раны от первой встречи с человеческой жестокостью.

– Любонька, ну ты чего? Ты чего? Это же я…

– Витя, тебя же посадят… – Люба в своей манере проглотила конец речи и всплакнула.

– Любонька, все уже позади, – я успокаивал ее и себя. – Любушка, не плачь. Мне плохо становится.

– Х-хорошо, н-не буду.

– Любочка, я люблю тебя. Я так боялся за тебя…

– И я тебя тоже, мой хороший… Витюша! – не сдержалась она и закатилась в истерике.

Я заботливо утирал слезы с заплаканных голубоватых глаз, которые с боязнью и одновременной благодарностью смотрели на меня. Месть совершена. И я чувствую себя немного легче, но Ингу уже не вернуть. От этой мысли меня вывернул отчаянный плач. Я уткнулся прямо в голые бедра, неприкрытые джинсовыми шортиками. Мы, можно сказать, поменялись ролями: Люба перестала плакать и принялась разглаживать мои темные волосы, приятно царапая ногтями кожу.

– Боже мой! – Люба громко вздохнула и перепугано вцепилась в мои плечи. – У тебя вся спина в крови.

Я совсем не подумал, что это навязчивое жжение, царапание и постоянные оклики Игнатьича вызваны оконным стеклом. Я с удивлением стянул с себя летнюю рубаху и увидел множество порезов на льняной ткани, края которых напитались кровью.

– Юрий! Юра! Помоги, пожалуйста! У него кровь.

Я утер наступившие от накативших эмоций слезы и привстал, встречая Игнатьича у двери.

Неглубокие порезы защипало от водки. Руки в перчатках упрели, но чтобы снять их, нужно побыстрее покинуть это место. Больше нас здесь ничего не держало.

Оставив меня наедине, Игнатьич зачем-то спустился вниз.

Три насильника, готовые в последние минуты своей жизни на любые клятвы, лежали на полу в осколках. У всех троих между ног образовалась большая алая лужа. У труса проломлена голова бутылкой из-под виски. Со рта течет кровь: я ему несколько зубов выбил, когда всунул пистолет в рот. А одноглазый, помимо крови, успел подмочить штаны еще перед выстрелом. Пахло этим неловким испугом все сильнее и сильнее, и это заставляло нас быстрее собираться.

Почти отошедшая от шока Люба первая услышала открывшуюся дверь в ванную:

– Вить, ты слышал? Он их, похоже, отпускает…

Я вскочил с кровати и понесся вниз, прохрустев осколками стола. На лестнице сбавил ход, старался как можно тише подобраться к ванной, от которой исходила командирская речь Юрия, подточенная каким-то странным хозяйственным тоном:

– Вы запомните только то, что я говорю. Если вас начнут спрашивать, что произошло в эту ночь, то вы знаете только следующее: вас пригласили четверо парней, чтобы вы им составили компанию. Когда они напились, то начали к вам приставать, и вы закрылись в ванной. Вы услышали громкие споры со второго этажа. Они спорили, кто будет первым. Потом вы услышали, как там начали стрелять и бить стекло. Нас здесь не было. Вы знаете, что после шума кто-то еще ходил по дому и потом исчез, – строго твердил Игнатьич, заставив мои ноги подкоситься. – Понятно, хорошие? – тон внезапно смягчился, приравнивая Игнатьича к любящему хозяину.

– Да, – в унисон послушно откликнулись девушки.

Он скомандовал пересказать все, что им нужно знать. Такая точность настолько поразила меня, что я вышел из испуганного дурмана.

Потом он что-то сказал шепотом. Зашуршали одежда и короткие юбки, приоткрывающие ягодицы и кружевное белье. Скрип дверью. Я, успевший вспотеть за такой