Обыкновенная война - Борис Геннадьевич Цеханович

с пистолетом и ключами от сейфов, меня увезли в госпиталь, Так как дело было накануне 9 мая, то в приёмном отделение заколов меня уколами, и когда я почувствовал себя неплохо, мне честно обрисовали картину: – Капитан, врачей до 11 мая в госпитале не будет. Если ты себя неплохо чувствуешь и можешь потерпеть до 11 мая, то езжай домой. Если ты желаешь сразу лечь, то мы тебя, конечно, положим, но лечения ты не получишь. Будешь просто лежать до выхода врачей после праздника.

Посчитав, что всё нормально – приеду в госпиталь после праздника, я уехал на той же санитарной машине, которая меня привезла в госпиталь. Приехал домой, аппетита никакого, принял душ и лёг спать, а в три часа ночи проснулся от сильной боли в животе. Встать не мог, от того что каждое движение причиняло страшную боль. Всполошилась жена, решив вызвать санитарную машину с санчасти, но я ей не разрешил – стало жалко солдата, водителя санитарной машины: пусть солдат до подъёма спокойно поспит. Ровно в шесть часов утра жена вызвала санитарную машину и, превозмогая боль, я оделся и спустился вниз. В приёмном отделении диагноз поставили сразу: в довершении к сердцу у меня лопнул гангренозный аппендицит. Очнулся после операции лишь через сутки, и тогда мне сказали, что после лечения в хирургическом отделении, меня переведут в сердечно-сосудистое отделение для продолжения лечения. Но после семи дней, проведённых в скуке и безделье, я озверел и сумел договориться, что для лечения сердца лягу в госпиталь в ноябре-декабре. Летом чувствовал себя неплохо, но осенью стал чувствовать всё хуже и хуже. Здорово болело сердце и не мог переносить продолжительные физические нагрузки. А тут Чечня: я не хотел, и было неудобно отказываться от Чечни на том основании, что ложусь в госпиталь. Да и не хотел отказываться. Во время боевого слаживания все нагрузки и усталость, здорово сказались на сердце. Я закупил кучу таблеток и глотал их, задавливая болезнь. Вот и сейчас крепко прихватило сердце, но чистый, морозный воздух быстро привёл меня в нормальное состояние. Из вагона вышел замполит и доложил, что обстановка в вагоне нормальная. Вдоль эшелона в это время активно забегали железнодорожники, попросив нас подняться в вагон: они начинали переформирование эшелона. Я поднялся в офицерский вагон и доложил начальнику артиллерии, что в батарее порядок восстановлен. Правда, потом мне пришлось в течение пятнадцати минут выслушивать от начальника не лицеприятные высказывания насчёт моей батареи и лично меня. Вспомнилось мне всё: справедливое и несправедливое. Но пришлось всё это проглотить молча. Мой прокол был очевиден. Потом от меня начальник отстал и я посидел ещё некоторое время в вагоне, спокойно наблюдая процедуру оформления военными железнодорожниками дальнейшего маршрута движения, и удалился к себе в вагон. Здесь была тишина. Бодрствовали лишь офицеры и прапорщики. Тут уже выдал «по первое число» всё, что хотел сказать старшине, тоже ему вспомнил все его прегрешения за столь короткое время пребывания его в должности старшины батареи. Поговорив ещё немного, мы все заснули. Проснулся я уже в четыре часа утра, эшелон стоял где-то на задворках большой станции. Слабый свет фонарей проникал в вагон и освещал спящих на полках военнослужащих. Мои солдаты постепенно просыпались и что-то с похмелья невразумительно бубнили. Изредка монотонный шум прерывался ещё не отошедшими от пьянки голосами и смехом. Я скрипел зубами, но терпел. Неожиданно очень громко прозвучал чей-то, ещё пьяный голос: – А что, ребята, пока офицеры спят, может, маханём на станцию и ещё поддадим. А то я ещё хочу с майором с дивизиона рассчитаться. – Послышался пьяный смех.

– А хорошо мы на той станции повеселились…, – но это я уже услышал, когда бежал босиком по проходу – злоба и бешенство душили меня. И, забежав в тёмное купе, откуда слышался голос, мигом скинул со второй полки говорившего на пол, где его и начал остервенело бить: – Вот тебе за хорошее веселье…. Вот тебе за майора, с которым ты расквитаться решил… Вот тебе лично от меня….

Пнув его в последний раз, выпрямился и неистово заорал на весь вагон: – А ну, сволочь, марш на полку и замри там. Кто ещё хочет веселиться, подай голос? – В вагоне стояла мёртвая тишина, а я опустошённый вернулся на своё место и мгновенно провалился в тяжёлый сон. Утром, после завтрака построил батарею в узком проходе вагона и произнёс следующую речь.

– Товарищи солдаты, если вы думаете, что я изверг или последняя сволочуга, то вы глубоко ошибаетесь. Я поставил перед собой и перед офицерами только одну задачу – «Всем войти в Чечню и всем вместе оттуда вернуться». Я не хочу стоять перед вашими родителями и тупо моргать глазами, оправдываясь, «что я мог вас сберечь и простите меня – но у меня не получилось». И оправдываться тем – что вы этого сами не хотели: пили, балдели, не выполняли того чего от вас требовали я и ваши командиры. Я буду жестоко бороться впредь с употреблением спиртных напитков в батарее, я буду жестоко бороться с невыполнением приказов. Я лучше вам лишний раз морду набью, но спасу таким образом от смерти. Только единым, сплочённым коллективом мы сможем выполнить поставленную задачу и вернуться живыми: запомните это.

– Со своей стороны обещаю, что приложу всё своё умение, опыт, который у меня есть для того, чтобы все мы вернулись домой живыми. Также обещаю, что с такими козлами, как Чудинов, я буду бороться всегда и везде. Всё. Разойдись.

После построения вызвал к себе в купе Некрасова и Ермакова. Они стояли передо мной, как побитые собаки. Хотелось сказать им многое и обидное, но поступил по-другому.

– Что, сержанты, головы опустили – стыдно? Вам уже рассказали, что вы вчера творили? – Бойцы одновременно кивнули головами, – А мне как обидно. Я, честно говоря, на вас обоих надеялся, больше чем на других. А вы больше других нарезались. Значит так, ругать вас не буду, но, честно говоря, я насторожился. И если ещё раз что-то подобное повторится, с вас спрос будет жёстче, чем с других. Идите и подумайте над этим.

Через полчаса попросил Алушаева позвать Чудинова, который прятался от меня в дальнем купе.

– Садись Алушаев, – хлопнул ладонью по полке, когда они зашли в купе, – я хочу, чтобы ты послушал тоже. Алушаев, вот ты смотришь, как комбат «трахается» с Чудиновым, пытается что– то вбить ему в голову, а ты в сторонке стоишь и посмеиваешься. Вы оба понять не можете того, что понимаю я. Ведь когда мы