Филькина круча - Анна Чудинова

– А как вы думаете… – вдруг спросил Исаак у сидящего рядом старика. Руками он обхватил коленки. – Бог может помочь во всем-во всем?

– Конечно! – ответил дядечка охранник.

– И даже от совсем плохого?

– Смотря что есть плохое. Не все то плохо, что нам так кажется.

– Ну вот самое-самое плохое, от чего волосы на голове шевелятся.

Охранник пристально посмотрел на Исаака, потом почесал голову и серьезно ответил:

– От совсем плохого Бог нас постоянно защищает. Только надо не забывать молиться.

– Я хотел бы помолиться. – Исаак с надеждой глянул на охранника.

– Молись, сынок.

– Но я не умею.

– Так это немудрено. – Седой мужичок улыбнулся. – Проси своими словами, главное, искренне и от самого сердца.

Мимо Исаака со старичком, спешно поправив платок, скользнула знакомая женщина. Исаак узнал в ней маму того мальчика из парка. Она встала в самом последнем ряду и принялась молиться вместе со всеми. Исаак сполз со скамеечки, подошел к ней и стал повторять все, что делали остальные вокруг. Получалось у него не совсем ловко, но это было и неважно. Он хотел от всего сердца попросить Бога, чтобы тот избавил его от голосов в голове. Но сейчас, глядя на ту, что дарит своему сыну бесконечную любовь, он совсем забыл о своем горе, и сама собой в сердце сложилась совсем другая молитва – с губ не переставая и с огненным жаром лились слова: «Мама, вернись!»

Когда они с бабушкой Зиной вернулись со службы домой, мама, красиво одетая, держала на коленях Дину, дула ей в личико, и тут же они вместе заливались смехом.

– Ну как тебе служба, Исаак? – спросила мама, продолжая сюсюкать с дочкой.

– А ты куда, мам? – не отвечая на вопрос, спросил Исаак. – Сегодня же воскресенье, и мы хотели погулять в парке.

Мама перестала качать Дину на коленях, напеваемая потешка где-то наполовину застряла у нее в горле.

– Слушай, Ись… – Мама посадила Дину в манеж. – Я хотела попросить тебя посидеть с Диной. Видишь ли… Зинаиде Григорьевне тоже надо уйти. Это ненадолго. Только до вечера, ну?

Мама подошла к Исааку ближе и села перед ним на колени. Ее светлые зеленые глаза были так близко, как уже давно не были. У Исаака перехватило дыхание. Больше всего на свете он хотел сейчас утонуть в ее объятиях, но мама только потрепала его по голове.

– Давай перенесем, сегодня у меня важная встреча, Ись… – сказала спокойно она, поднимаясь с колен. Правой рукой она стянула сумку со спинки стула.

– А я… – Исаак замотал головой. – Я неважный?

– Ну что ты, милый! – Мама виновато вскинула брови. – Давай я приду раньше и погуляем?

– Ничего ты не придешь!

– Я постараюсь.

– Ты всегда так говоришь. Врунья! – заорал Исаак. – Ты любишь всех, кроме меня! Дину, работу, бабу Зину, даже тех… тех, с кем шляешься где-то!

Щеку Исаака хлестко обожгло. Он схватился рукой за пылающую кожу и посмотрел на мать. Глаза ее пылали яростью, подбородок трясся, рука, отвесившая пощечину, медленно опускалась.

– Не смей! – крикнула мама. – Слышишь? Да я…

Но она так ничего и не смогла добавить и вышла из комнаты. В коридоре Исаак услышал сдавленное перешептывание мамы и бабы Зины, а потом хлопнула входная дверь. Под ладонью все еще горела щека, Дина стучала погремушкой по кроватке, в окно солнечным золотом вливался новый день.

Позже бабушка Зина покормила и уложила Дину спать. Когда через десять минут она вернулась из своей комнаты, Исаак даже не узнал ее. Белоснежная выглаженная блузка, темная юбка в голубую полосу и собранные волнами волосы! От бабы-яги с тонкой белой косичкой не осталось и следа. Баба Зина надела строгий бежевый плащ, взяла с тумбочки приготовленную коробочку конфет и, потянувшись к клюке, заговорщически зашептала:

– Я буквально ненадолго к приятельнице. Поздравлю ее с днем рождения и тут же вернусь. Динуся спит, тебе нужно просто приглядывать за ней. Все будет хорошо, не волнуйся, Ися!

– Я все знаю, – хмуро ответил Исаак, зыркнув на сопящую сестру в кроватке. – Дам бутылочку, переодену, если что… Я все это уже сто раз делал.

– Мужчина! – гордо резюмировала довольная баба Зина и шмыгнула за дверь.

Когда минутная стрелка прошла ровно половину циферблата настенных часов, Исаак снова посмотрел на Дину. Пухлые щечки светились мягким матовым румянцем. Темные упругие колечки волос игриво кудрявились у нежного, почти фарфорового лобика. Розовые губы посасывали, словно сахарный леденец, крохотный пальчик.

Исаак силился откопать в себе хоть какое-то подобие радости и наслаждения от наблюдаемой им картины, но у него ничего не получалось. Ребенок как ребенок, и что мама в ней такого нашла сверхъестественного? Скучно!

Он отвернулся к окну. Лучи солнца, процеженные сквозь бутоны и листья тюля, скакали у него на лице. Исааку почудилось, что жар от пощечины перешел с щеки на грудь и просочился дальше, в самое нутро. А что, если… Сердце так сильно забилось, что он вдруг схватился за него. А что, если Дины больше не будет и останется только он? Мама ведь тогда будет любить только его? Как раньше!

Исаак вскочил и стал нарезать круги по комнате. Время от времени он останавливался и смотрел на спящего в кроватке ребенка. Нет, нет, нет, о чем он думает? Исаак схватился за волосы. Чтобы не закричать, он стиснул зубы и выбежал в коридор. Там он постоял немного, опершись обеими руками о стену. Он хотел немного успокоиться и отдышаться от ужасной, отвратительной мысли, пришедшей ему в голову, но не мог. Мерзкое чувство заполняло его с ног до головы.

«Как раньше!» – пульсировало в висках.

Он надел куртку и шапку, обулся и вышел на лестничную клетку. Медленно, вспотевшими пальцами провернул ключ в замке. Через две минуты он уже был на улице. Ноги сами его несли к роще у школы. Ему хотелось дышать. В конце концов, Исаак успокаивал сам себя, если Дина будет в опасности, он услышит в голове ее плач. Ведь так всегда было до этого. С другими. И он успеет вернуться.

Исаак шел по тротуару, не замечая луж. Его тряпичные кроссовки совсем промокли, брюки заляпались серыми грязными точками. Ямы, кочки, разломы вздутого асфальта – он ничего не замечал. Запинаясь и подскакивая на бордюрах, Исаак спешил вниз по улице, не сводя взгляда с разнозубой щетки деревьев Филькиной кручи.

Когда оказался среди осин и сосен,