Вертеп - Шестаков Павел Александрович

— Вот уж и в голову не приходило. Кому это нужно?

— Да кому угодно. Начиная от «шутника» до прямого негодяя. Таких, между прочим, сколько угодно. Обидеть человека легко, а уязвимость мерзавцев притягивает.

Марина смотрела недоверчиво.

— Конечно, всякое бывает, но я у Лильки врагов не замечала. Ее скорее жалеют все. Даже неприятно. Вроде какая-то приблажная, несчастненькая, обиженная, родными забытая. А мы-то к ней всей душой. Нет, это ненормально, я считаю.

— Ну, приблажной она мне не показалась.

— А нормальной? Без выдумки ни на шаг. Странная девочка.

— Вы твердо стоите на том, что Лиля сама отправила телеграмму?

Марина покачала головой.

— Другого не вижу.

— Хорошо. Предположим, вы правы, и Лиля сама себе послала телеграмму, и все это, как вы говорите, фантазия. Допустим. Однако и фантазия от чего-то отталкивается. Почему Лиля почувствовала потребность разыскивать мать именно сейчас?

Вопрос задел начальницу.

— Наверно, мы ей надоели, — выговорила Марина с сарказмом.

— Не думаю. Она о вас очень тепло отзывалась.

— Верю, на словах она справедливая. Но сердцу, как видно, не прикажешь.

— Вот-вот. Жалости к матери, к несложившейся судьбе ее…

— Откуда ж Лильке знать, как ее судьба сложилась? Тоже фантазии, воображение. О нас бы с отцом лучше подумала.

— Кто-то мог о матери узнать, проинформировать.

— А, вы опять за свое! Этот кто-то и телеграмму отбил?

— Если хотите. Сомневаетесь? Посмотрим. Мой долг выполнить поручение. Пусть даже правда горькой окажется. Но она хочет знать.

— И вы считаете, это гуманно? А если узнаете, что Эрлена опустилась, бедствует. Знаете, как Лилька с ее уязвимостью отреагирует? Она в больницу попасть может.

— Что же прикажете делать?

— Тут я вам приказать не могу. Скажу только, о человеке нужно думать.

Невольно вернувшись к привычной риторике, которая требовала обязательной серьезности, Марина как-то по-особому поджала губы, согнав с лица «демократическую» улыбку.

— Согласен, согласен, — кивнул головой Мазин. — Понятно, что эта история не только девушку травмировать может, но и вам с мужем ни к чему.

— Вот именно. Я считаю, мы свое пережили. Я тогда еще сказала: такая, как Эрлена, мне больше не сестра. Она сама себя в наших глазах убила.

— Если бросила ребенка и убежала с любовником…

— Именно сбежала.

Тон Марины становился жестким.

— Я пока знаю только, что она уехала и не вернулась, — заметил Мазин. — Дальнейшее мне не очень ясно.

— Нам ясно, — подчеркнуто возразила Марина, как бы подводя черту под затянувшимся разговором. — Не в санаторий она поехала. Это факт.

— Вы всегда так считали? Не сомневались?

Что-то в этом вопросе смутило Марину. Она сочла нужным ответить поподробнее:

— Ну, это понять можно. Я тогда поступок Эрлены восприняла с прямолинейностью юности. Как предательство. И не вижу оснований свое отношение пересматривать. Короче, сестру я любила, но истина дороже, потому я и под держала Владимира.

— Вы именно тогда сблизились?

Прежде чем ответить, Марина взяла тайм-аут. Видно, поняла, что поспешила закруглять разговор.

— Я закурю, ладно?

— Вы здесь хозяйка.

— А вы гость.

И она любезно протянула Мазину пачку «Мальборо».

— Курите! Хорошие сигареты. Актеры наши презентовали. С зарубежных гастролей вернулись, удачно выступили, между прочим, черти. Короче, мы им окно в Европу, они блок сигарет скромным кураторам. Все и довольны. Закуривайте!

— Спасибо, я не курю.

— Счастливый! А я без сигареты, как рыба на песке. Просто наркоманка. Ну ладно, что ж я на ваш вопрос скажу? Владимира я тогда вообще очень редко видела. Училась в техникуме, жила в общежитии. Короче, интересы свои, молодежные, а они «женатики», чуть ли не старики, как казалось.

Марина затянулась.

— Хорошее время, между прочим, было. Зря его сейчас клянут. О нынешних пошлостях и гадостях мы и подумать не могли. Но жизнь есть жизнь. Случилась беда. Я сначала и не знала, как вести себя с Володей. Отец подсказал: «Пойди к нему, помоги с ребенком».

Она чуть помолчала.

— Ну, пришла. Он мне сразу душу растопил. Мы, бабы, любим побрюзжать, дескать, мужики от детей, как черт от ладана. Ну уж Володька любую женщину в любви к ребенку превзойдет. Ради Лильки и ко мне враждебность преодолел.

— Враждебность?

— Ну, как к сестре ее.

Говорила Марина убедительно, но Мазин подумал, что двенадцать лет назад была эта женщина юной и красивой, и преодолеть к ней враждебность труда особого наверняка не составило.

— Ну и я старалась со своей стороны, конечно. Закрутилась, как белка в колесе. Экзамены на носу, а я из общежития бегом к ним, убрать, прибрать, приготовить, накормить. А девочка в шоковом состоянии. Я думаю, тогда это и началось у нее…

— Фантазии?

— Да уж как хотите называйте, но в ее-то возрасте такой удар вынести! Каково из такого штопора выйти без потерь! У кого угодно крыша поедет. А она слабенькая, нежная, цветок хрупкий. Понимаете, как я к ней отношусь?

Мазин кивнул.

— Короче, Володя увидел, что я сама почти на грани и говорит: «Слушай, Марина, может быть, к нам переедешь, с девочкой в одной комнате поселишься?» У них тогда малогабаритка двухкомнатная была. А я ему: «А вам, Володя, на меня смотреть не противно будет?» Ну и он мне прямо: «Я сейчас не столько о тебе думаю, сколько о ребенке хлопочу. Соглашайся хоть на годик». Ладно, согласилась. Но как себя чувствовала? Как прислуга. С ними вместе за стол не садилась. Вот уйдут, тогда и перекушу на кухне.

Марина улыбнулась воспоминаниям.

— А сосватала нас Лилька. Говорит Владимиру: «Папа, почему Мариша вместе с нами не кушает?» А он: «В самом деле? Я и не замечал. Это несправедливо. Чувствуй себя нормально». Так и сказал — нормально, а не как дома или хозяйкой чувствуй. Это уже потом пришло, а тогда, кроме Лильки, мы и не говорили ни о чем.

— Выходит, в первое время вы не разговаривали об исчезновении Эрлены?

Марина досадливо отмахнула дым.

— Опять вы об исчезновении. Сбежала она. Любовник у нее был.

— Алферова оправдали.

— Не сразу. Но это не моя сфера.

— Подозреваете судебную ошибку?

— Избавьте меня от такого вопроса, ладно?

Игорь Николаевич ответ не совсем понял.

— Вам не хочется высказывать свое мнение?

— Не хочется, — сказала она твердо, — тут не мнение, а факты нужны. Мнение-то я вам уже высказала.

Марина сбросила пепел в чугунную каслинского литья пепельницу.

— Между прочим, мне Владимир говорил… Потом уже, понимаете, потом, когда мы мужем и женой стали… Говорил, что была от нее записка или письмо.

— Вы случайно не видели это письмо?

— Нет. Да и не могла. Порвал Владимир его, уничтожил. Он вообще все с ней связанное уничтожил. У него своя гордость есть. Зачем ему лишнее оскорбление!

«Что ж, это я уже слышал…»

Марина глянула на часы и поднялась.

— Простите, меня люди ждут. Кажется, я вам все сказала.

Аудиенция закончилась…

Мазин миновал тамбур и вышел в приемную. За секретарским столом было пусто. Наталья Дмитриевна отлучилась с поста, зато на столе лежала пачка предвыборных плакатиков, на которую он раньше не обратил внимания, видно, только что принесли. Он глянул мельком и узнал лицо своей собеседницы. «Она и в народные избранницы метит! Как избиратель, имею право поинтересоваться…» — решил Мазин и взял из пачки один плакатик…

Впечатления Мазина были противоречивы.

Кто она, Марина? Дитя советской эпохи, выкормыш системы, в которой заправляли люди, о которых сатирик сказал, что они с неруководящей работой не справляются. Теперь взамен прежней руководящей она устроилась в новой, оказалась не тупицей, не догматиком и в меру способностей справляется. В чем ее можно упрекнуть в личной жизни? Если она говорит правду и пошла в свое время на определенные ограничения, чтобы поддержать сироту-племянницу, это благородно и похвально. Муженек-то, судя по всему, подарок не очень ценный, особенно сейчас, вполне можно увлечься и целителем. А может быть, это и сплетня, плод ревнивого и пьяного воображения? Двойственное отношение к розыскам Лили тоже понятно. Тут Марина и за и против. Против потому, что обидно, девочка кажется неблагодарной, но ведь девочка с фантазиями, пусть уж удовлетворит свои выдумки, убедится, запретить искать — только подливать масла в огонь. Короче, все вполне объяснимо.