Черепаховый суп - Галеев Руслан

– Ясно, – повторила Буги, – что ж, тогда пеняйте на себя. Ночь была светлая, «снайперская», как назвал ее отдышавшийся

Сабж, уплетая за обе щеки жареное мясо хофмана и закусывая его большими кусками белого сыра. Огромная, почти полная луна висе–ла над поляной тусклым абажуром, так что костер нам был ни к че–му. И все же мы не торопились гасить его, дали дотлеть.

– Между прочим, – кидая пустую тарелку на угли, сообщил Сабж, –эту Нулевую я лично открыл. Лет этак семь-восемь назад. А раньше ее не было.

– Новая? – вяло переспросила сытая Буги.

– Я слыхал про такие случаи, – кивнул я, – иногда в Эпицентре появляются новые Нулевые. Чаще всего в первом круге.

– Туфта, – отмахнулся Сабж, – они везде появляются. И везде ис–чезают. Тут как кости лягут.

Буги приподнялась, пошевелила в углях веткой. Откуда-то приле–тел прохладный ветер, прошелся по нашим обожженным плечам и снова исчез в переплетении стеблей дубовника.

– Мне отец рассказывал, что планета воспринимает Эпицентр как болезнь и пытается ему сопротивляться. Как раковой опухоли. Остановить его рост удалось, и теперь она разрушает Эпицентр из–нутри. А он, естественно, сопротивляется. Нулевые – это как раз те места, которые удалось вылечить.

– Похоже, кстати, на правду, – кивнул Сабж. – Между прочим, раньше Нулевые чаще появлялись. А за последние пару лет вообще не возникло ни одной новой.

– Наверное, Эпицентр привык, – сказал я, – приспособился. Это как с анальгином, когда зубы болят. Сначала, чтоб снять боль, хвата–ет одной таблетки, потом двух, а потом он просто перестает помогать.

– Отец говорит, что если у планеты больше нет вариантов, то все будет становиться только хуже. Сначала Эпицентр зарастит Нуле–вые, а потом найдет способ расшириться. – Буги аккуратно рассте–лила ризлу и высыпала на нее табак.

– А я, в общем-то, и не против, – как бы между делом, совер–шенно равнодушным голосом сказал Сабж, глядя, как она прику–ривает. – Я знаю куда более гнилые места, чем Эпицентр. Правда, они… Понимаешь, вот это все, – Сабж кивнул неопределенно в сторону, – это все я ненавижу. А те места… я просто констатирую для себя, что они тупо гнилые, но никаких чувств это во мне не вы–зывает.

– А люди? – сам не знаю почему задал вопрос я.

– С каких это ты пор начал думать о людях, Макс? – переспроси–ла Буги.

Я пожал плечами:

– Нет, я все понимаю, в мире очень много говна, но не всегда же люди в этом виноваты? Думаешь, такое наказание одним махом для всех – это то, что нужно?

– Ты ошибаешься, – ухмыльнулся Сабж. – Виноваты все. Каждый по-своему: кто-то больше, кто-то меньше, кто-то уже теперь, а кто-то станет виноват завтра. И я тоже, и ты, и Буги, и даже Полковник. Просто потому что мы, люди, неправильные существа.

– Радикал ты, Сабж, – покачала головой Буги, – да еще и опас–ный. Революционер-бомбист практически.

– Нет, не революционер. Я не верю в революцию. Не потому, что я не романтик и все такое, а просто очень много революций случи–лось до моего рождения и при мне. Политические, культурные, нрав–ственные, даже психоделические. И все они в конечном счете обо-срались, правда, не всегда это сразу становилось ясно, но все рав–но – все. Так что ну их на хрен, эти революции.

– А во что ты веришь?

– Это что, интервью? – усмехнулся Сабж. – Или допрос?

– И то и другое, а завтра мы тебя расстреляем. Ладно, Сабж, скажи. В революцию ты не веришь, в Бога, по-моему, тоже, да и в людей…

– Ошибаешься, в людей я верю. Вот в тебя верю, в Буги, еще в де–сяток человек. Да и вообще в людей. Я только не верю, что они могут что-то изменить. Слабо им. Нам, то есть. А вот если Эпицентр разрас–тется и всей этой гребаной цивилизации настанет большой феериче–ский финиш, тогда что-то делать придется. Правда, я не уверен, что у людей получится что-нибудь толковое. Скорее всего они просто будут стараться вернуть то, что было. Всегда так: состряпают революцию, порушат все и давай заново то же самое отстраивать, только получа–ется хуже, потому что старые мастера либо померли к тому времени, либо с глазами выколотыми сидят… Ладно, я в люльку. Буги, если мне что-то страшненькое приснится, пустишь меня к себе под одеяло?

– К Максу иди, Сабжик. Пора излечить его от натурализма.

– Тогда уж я лучше один побоюсь, – поморщился Сабж.

– Совершенно с тобой согласен, – кивнул я, укладываясь прямо у покрывшихся черной коркой углей.

32. Прекрасное утро

Ночью прошел небольшой дождь, и нас это вполне устраивало. Трава и листья дубовника блестели, словно как раз перед восходом солнца их тщательно отполировали и покрыли лаком. Я проснулся в отличном настроении и тут же скрутил себе сигарету. Прохладное ут–ро, курево, общее ощущение легкости в отдохнувшем за ночь орга–низме – то что надо. Рядом сладко потягивалась Буги. На минуту я забыл, что между нами выросла непреодолимая стена, да такая, до которой канувшей в лету берлинской далеко. И мне показалось, что все как прежде, что мы с Буги не чужие люди, а один человек, ка–ким-то капризом природы разделенный на два тела. Но потом она повернулась ко мне левым боком, и я впервые заметил на ее плече уродливую белую кляксу шрама, какие остаются после выведения татуировки.

Давным-давно, в Амстердаме, на праздновании Нового года, мы с Буги, пьяные и забитые спидами по самую стратосферу, завалились в какой-то местный тату-салон. Какого хрена он работал в новогоднюю ночь – не знаю, но, по всей видимости, его хозяин не прогадал: оче–редь к мастерам выстроилась солидная. Нас это, впрочем, не напря–гало. Мы тут же перезнакомились со всеми, угостились у кого-то трав–кой, несли какую-то чушь, выслушивали такую же в ответ, и время про–летело незаметно. До полуночи оставалось несколько часов, когда нас с Буги усадили в соседние кресла.

– Что будем бить, уважаемые? – спросил мастер с такими рас–ширенными зрачками, что белков почти не было видно.

А мы с Буги чуть не упали о смеху, потому что вдруг осознали, что понятия не имеем, на хрена пришли сюда и какие татуировки хотим сделать. Мы же случайно забрели в салон, просто увидели, люди ту-сят, и вошли. А перед этим сбежали с какой-то площади, потому что от того, что там происходило, могло запросто снести крышу. Там, над площадью, висел гигантский экран, и на нем крутили клипы, но зву–ка не было. Площадь была забита людьми, и все поголовно танце–вали кто во что горазд. В полной тишине. Я поймал какого-то пробе–гающего мимо юнца и спросил, почему выключена музыка.

– А зачем она? – удивился он. – Все равно каждый танцует под свою.

Короче, в чем тут кайф, мы с Буги так и не словили. Поприкалы-вались, конечно, с полчаса, но потом дали оттуда деру. Слишком ин–фернальная была картинка для наших расслабленных мозгов.

Так вот, мы угорали, мастер спокойно ждал, пока мы придем в се–бя, а потом Буги вдруг ткнула пальцем куда-то над его плечом и вос–кликнула, как юная дурочка при виде своего кумира:

– Его! Хочу его! Сделай мне это!!!

Я проследил за ее рукой и увидел, что она показывает на граф–фити, покрывающее стену над дверью, – видно, какой-то местный непризнанный гений ее расписал. Это была огромная голова смею–щегося клоуна, который сжимал в зубах бонг.

– Но я хочу, чтоб у него было зеленое лицо и красные волосы! –добавила Буги.

– И мне, – решился я, – сделай такого же, только пусть у него бу–дет красное лицо. А волосы зеленые.

– И пусть в каждом зрачке у него будут буквы, – заводясь, крик–нула Буги, – в правом «М», а в левом «Б». Макс и Буги!

– Отлично!

– Какого размера делать зрачки? – меланхолично поинтересо–вался мастер.

Этим вопросом он нас просто доконал нас. Мы хохотали так, что кресла под нами жалобно застонали.

Короче, это был славный Новый год, и с тех пор каждый из нас носил на плече смеющегося урода с нашими инициалами в огром–ных зрачках.

Но что-то приходит, что-то уходит, и не стоит делать из этого траге–дию. И принимать близко к сердцу тоже не надо. Ведь если прошлое не уйдет, мы так и не сможем добраться до будущего. Иногда это не–плохо, но не всегда, далеко не всегда. Поверьте мне, я слишком ча–сто закольцовывал свои пути, я это знаю.