Волевой порог - Александр Александрович Тамоников

— Ну Гулез вроде бы доказал все это, — осторожно заметил Шелестов, глядя на горца. — Я ему, как и вам, жизнью обязан. Что случилось, Федор Иванович?

— Говори! — приказал Матвеев. — Клещами из тебя тянуть, что ли?

И Мирзаканов начал говорить. Сначала отрывистыми негромкими фразами, потом его голос стал сильнее, эмоции ярче. Раскрылась душа горца, вырвалось наружу то, что наболело за эти годы. И оказалось, что Гулез знал о желании немцев совершить диверсию на перевале Бечо и знал, где они произведут взрыв, чтобы надолго перекрыть перевал, по которому планировалось провести эвакуацию мирных жителей. Знал он и человека, который показал горным егерям путь от Пастушьего перевала к вершине Прохладной, нависавшей над Бечо.

— Почему тогда же не рассказал никому? — сухо спросил Шелестов. — Ведь твои же люди должны были идти через перевал, твой народ, а враги на их головы каменные лавины хотели сбросить. И группа лейтенанта Николаева погибла, но спасала неповинное население. Почему, Гулез?

— Я любил Аминат. — Голос Гулеза стал каким-то странным, как будто загробным. — Я ее любил, и сейчас люблю, и жизни без нее не видел. А она любила моего друга, и он ее любил. И я не имел права вставать между ними.

— Кто этот друг? Говори! — снова приказал Матвеев.

— Нурбий Барагунов.

— Нурбий? — удивился Шелестов. — Разве он не брат Аминат? Значит, это он был проводником у немцев в сорок втором году? Но как же ты мог это сделать, промолчать, когда знал, сколько людей погибнет? Ведь Аминат шла с беженцами, и она могла погибнуть, если бы у егерей все получилось!

— Нурбий сказал, что взорвут до того, как беженцы войдут на перевал. Он обещал.

— Обещал, — передразнил горца Шелестов и открыл сейф, достал из него папку и бросил ее на стол. Он вынимал из папки одну за другой фотографии и бросал их перед Мирзакановым на стол. — Смотри, знаешь кого-нибудь из этих людей? Есть среди них Нурбий?

— Нет, его тут нет, — покачал головой горец, просматривая фото, сделанные в горах. На фото были убитые немецкие егеря, которые несли в сорок втором взрывчатку, с ним же убитые проводники: один горец, второй уголовник с наколками на руках. — Нет, я этих людей не знаю.

Шелестов закурил и стал смотреть на Мирзаканова. Что у этого человека внутри, что с ним творится, как такое могло произойти? Ведь из-за любви на подвиги идут, а он пошел на подлость, на предательство своего народа. До такой степени голову потерял от любви?

— Ну вот что, Гулез, — заговорил Шелестов. — Не мне тебя судить! Отвечать тебе перед твоим родом, перед твоим народом, перед судом. Если в тебе осталась частичка чести, то ты должен приложить все усилия, ночами не спать и вспоминать, вспоминать. И рассказывать все, что знаешь о предателях, о тех, с кем был связан Нурбий, кто помогал фашистам. И где его искать, где прячется Нурбий Барагунов. Теперь весь смысл твоей жизни, горец, — оправдаться перед памятью предков, очистить совесть перед согражданами. Сиди и думай!

Мирзаканова увели, и Шелестов остался в комнате вдвоем со старым альпинистом. Они сидели за столом голова к голове под абажуром настольной лампы и молчали. Наконец Матвеев заговорил:

— Теперь ты понял, Максим Андреевич? Майор твой, Буторин, тоже понял.

— Да, понял. Та группа немецких егерей, с которой вступили в бой альпинисты из группы Николаева, шла не с Пастушьего перевала. Это была одна и та же группа. Часть из нее на карнизе неожиданно столкнулась с нашими альпинистами, и тогда погиб сам лейтенант. А потом погибли и другие. Одного Людмила назвала Петей Грачевым. Это ребята из группы Николаева, они прошли проверить склоны и наткнулись на немцев. Только «эдельвейсы» шли не к южной скале, а от нее. И, значит, взрыв планировался там, куда указал нам Мирзаканов.

— Я думал, что все закончилось, а война в горах все продолжается, — угрюмо констатировал Матвеев. — Ладно, пойду я. Ты, Максим Андреевич, если что, говори. Чем могу, помогу.

— Надо обучить молодежь, которая имеет фронтовой опыт. Горному делу обучить. Хотя бы в минимуме. Придется нам какое-то время держать охрану в горах на самых опасных участках, пока немецкую агентуру здесь не выловим.

— Обучим, — кивнул Матвеев. — Далеко ходить не надо, горы вон они, под боком. Ты, главное, подбери тех, кто хоть какой-то опыт имеет, гор не боится. А мы обучим. Мастеров спорта сделать сразу не обещаю, но азам альпинизма обучим. Научим по скалам лазить и выживать в горах. Но только я так понимаю, подполковник, все делать быстро надо?

Коган смотрел на этого неопрятного человека и непроизвольно морщился от омерзения. Нет, дело было не столько во внешней неопрятности. В тюремной камере в период следствия мало у кого бывают сносные условия содержания. Тем более в прифронтовой зоне. А Булкин сидел уже месяц, и за месяц его гладко выбритый череп и аккуратные усики под носом перестали выглядеть солидно. Холеное лицо бывшего снабженца обрюзгло, щетина на черепе, на лице выглядела крайне неопрятно, так же неопрятно, как и грязная мятая одежда, почти черный носовой платок, которым он то и дело пытался вытирать голову, шею. Но больше всего этот человек был мерзок внутри. Булкин умело защищался, оправдывался и даже иногда переходил в атаку на следователя, обвиняя его в «непонимании момента» и недооценке обстоятельств.

А ведь Булкина обвиняли в пособничестве врагу, в том, что перед самой войной и в начале войны он срывал поставки оборудования и материалов, химикатов. Он числился региональным уполномоченным и курировал большинство поставок в Кабардино-Балкарию. В том числе и на Тырныаузский комбинат. У следователя было основание полагать, что и восемнадцать тонн молибдена, которые вынесли на себе бойцы отступающих частей Красной Армии, не были своевременно вывезены с комбината именно по вине Булкина. Коган сразу ухватился за личность Булкина, едва только познакомился с делами предателей и пособников. Если Булкин и не был откровенным и сознательным вредителем, то, по крайней мере, он мог работать и вредить за деньги или по просьбе каких-то «кураторов», которые обещали ему золотые горы «потом», после войны. И Коган стал внимательно изучать связи Булкина, уделяя особое внимание тем связям, которые Булкин старался не афишировать или о которых он пытался умалчивать. И постепенно перед Коганом стала выстраиваться возможная схема: как и через кого вражеские разведчики пытались проводить диверсии в тылу Красной Армии на Кавказе, сохранить ресурсы до подхода частей вермахта, не дать взорвать важные объекты или,