Челюскин. В плену ледяной пустыни - Михаил Александрович Калашников

– Поселок назван в честь первопроходца – Биллингсом, но у чукчей есть другое название, – услышал Промов у себя за спиной.

Он обернулся, узнал гидрохимика Лобзу. Борис слышал про него, что тот участвовал в прошлогоднем походе на ледоколе «Сибиряков», уже проходил этими местами, и поэтому заинтересованно спросил:

– Какое же имя дали поселку аборигены?

– Они зовут его «Вэлкыран», что означает – жилище из челюстей кита. Когда чукчи пришли на эти места, они нашли эскимосские землянки с остатками плавников и костей этих гигантских левиафанов.

Промов почувствовал настроение собеседника, задумчиво произнес:

– Время перемелет и нас. Сжует своими костяными челюстями.

– Останутся лишь заброшенные землянки и осыпь ржавчины от наших сгнивших кораблей, – вторил ему Лобза.

Промов протянул гидрохимику бинокль, тот легким взмахом от предложения отказался. Борис снова прислонил окуляры к глазам.

Поселок таял вдали, на его окраине в высохшей рыжей траве возилась стайка детей. Они копошились у затянутого кустами скелета, выбрасывали в сторону крупные кости, будто искали что-то ценное. Один мальчишка ухватил фрагмент хребтового звена величиной с огромную сковородку, держа его за выпуклый зубец, глянул на мир через сплюснутую, напоминавшую прищуренное око, дыру позвоночного столба. Он навел свое орудие на проплывающий «Челюскин», и Промову показалось, что они встретились с мальчиком взглядами.

Помолчав, Борис снова спросил:

– Как вы думаете, Павел Григорьевич, эти люди стали счастливее от того, что мы принесли им цивилизацию?

Гидрохимик сразу же отозвался:

– Не спорю, да и ни один охотник не станет спорить, что пневматическим гарпуном со стальным тросом бить кита гораздо сподручнее, нежели гарпуном костяным, и ходить в море с мотором тоже удобнее…

Он надолго умолк, то ли подбирая правильные слова и формируя мысль, то ли размышляя, стоит ли ее говорить столичному корреспонденту, едва знакомому человеку.

– Но… – зазывал его Промов снова вернуться в разговор и терпеливо ждал.

– Но это примерно как наш крестьянин, ушедший со своих тощих тверских земель в город, от тяжелого труда, от выживания в невыносимых условиях не приспособленной для земледелия полосы к простой рабочей смене и ежемесячному пайку. Наш русак тоже сбежал поближе к цивилизации, но стоит ему напомнить о его родной деревне, и увидите – глаза его наполнятся соленой водой.

Борис согласно закивал головой:

– Чего далеко ходить, возьмем нашего плотника Якова Кудряшова…

– Да, – неожиданно для Промова перебил его гидрохимик, – мы несем народам Крайнего Севера культурную революцию, их вывозят в цивилизацию, им дают образование. Но не забираем ли мы часть их культуры, не вытесняем ли ее? В идеале было бы, чтоб здешние народы узнали всеобщую культуру, но при этом не утратили своей.

Промов уже не пытался влезть со своими комментариями, просто слушал и запоминал.

– Слыхали историю о том, как пару лет назад в одном из районов на западном берегу Оби местные народы чуть было не подняли восстание?

Дождавшись отрицательного мотания головой, Лобза продолжил:

– Явился в район наш этнограф, а с ним комиссар: «Раз мы у себя церкви валим, так и здесь следует идолов уничтожить». С борта парохода спустился «Фордзон» на железных колесах. Он прошел через вечную мерзлоту к туземным капищам, вывернул из земли священные камни с петроглифами каменного века и раскрашенных оленьей кровью истуканов. Мигом пошли катаклизмы, бедствия, голод, болезнь и парша на оленьих стадах. Как же реагировать аборигенам? Любой дурак свяжет эти два события – пока мы чтили и не давали в обиду наших богов, у нас все было в порядке. Как же им не бунтовать? Может быть, мы больше забираем у них, чем приносим в дар?

Борис ожидал, что вопросы эти риторические, и не торопился отвечать на них, боясь снова прервать Лобзу на полуслове. Ученый молчал, явно ожидая реакции от своего собеседника.

– Возможно, вы перегибаете, Павел Григорьевич, – деликатно заметил он. – Вот американских индейцев выжгли огненной водой, порохом и болезнями, загнали их в резервации, а мы всякому малому народу, кто насчитывает тысячу человек, придумали персональный алфавит под их туземные языки.

– Знаю, друг мой, все знаю, тяжело спорить с образованным человеком… Хантов учат на зоотехников, ветеринаров и рулевых-мотористов. Пытались им навязать иные профессии, но в стойбищах они без надобности… Вы знаете, я вам советую поговорить с матросом Мосоловым, могу составить протекцию, познакомить вас.

– А для чего мне этот матрос? – удивился Промов.

– Я наблюдаю за вами, Борис. А вы наблюдаете за всеми остальными, это от меня не скрылось. Возможно, вы составите после нашей экспедиции некие путевые заметки, не так ли? Мечтал, что и мне, старому ворчуну, будет там отведена пара строчек, но поборол свое тщеславие… Дело в том, что этот самый Мосолов носит среди своей братии странную кличку, матросы зовут его Дьячок. Я стал осторожно выпытывать, не у самого Мосолова, конечно, а у его товарищей, и выяснилось, что буквально несколько лет назад, когда уже вовсю гремел «Безбожник» на всю страну и шла активная борьба с дурманом веры, этот самый Мосолов ездил по Оби в компании какого-то священника и вешал на хантов крестики.

Промов взглянул на гидрохимика с великой долей скепсиса, даже не пытаясь его маскировать.

– И я сначала не поверил, – значительно поднял вверх свой взгляд Лобза, – но сам Мосолов этой истории не скрывает, даже утверждает, что понес заслуженную кару и отбывал два года в лагере особого назначения. Добавляет при этом, мол, послали меня на Соловки – грехи перед хантами и всей советской властью замаливать. Вот такая история, Борис. Поговорите с Мосоловым, если будет ваш на то интерес.

Борис от души поблагодарил гидрохимика, зашагал по палубе, рассуждая: «Да, уж каких только судеб не баюкает в своем чреве «Челюскин», воистину – Ноев ковчег. А каких жизней насмотрелся этот самый Мосолов, отбывая наказание в СЛОНе? Страшно представить… Вот куда тебе нужно ехать за историями, Промов, там такого наслушаешься… А если вздумаешь описать хоть одну – вполне вероятно, пополнишь ряды жильцов этого самого СЛОНа».

Навстречу спешил по делам старпом, бегло глянув на Промова, он на ходу протянул руку и взял обратно свой бинокль.

Сгущались сумерки, истекало время полярного дня, солнце стало прятаться за горизонт.

11

Корабль шел на северо-восток. Льды обступали вокруг.

Близилось место прошлогодней аварии, где пароход «Александр Сибиряков» угодил в ледовую ловушку. Участники экспедиции, бывшие в прошлогоднем плавании, отгоняли бурлившее внутри беспокойство, распугивали дурные мысли и суеверия. Тон, как всегда, задавал Шмидт: носился по палубам, кубрикам, каютам – заряжал оптимизмом, балагурил, вселял надежду.

Настал