Тайник абвера - Александр Александрович Тамоников

Танцор. Лыжин описал его небрежнее всего, а вот Барсуков знал Танцора лично. У них был конфликт в школе. Барсуков утверждает, что всех забрасывали на задние в тыл парами или тройками, а Танцор ушел один, и никто не знает, как его забрасывали.

– Личная неприязнь – плохой помощник, – вставил Сосновский.

– Согласен, – кивнул Коган. – Но я тут подумал, а если Танцора не забрасывали к нам в тыл, а просто перевели на нелегальное положение в Пскове и оставили после отступления. Он исчез из школы, кстати, за две недели до освобождения города.

– Танцор? Почему Танцор? – поинтересовался Шелестов.

– Двигается интересно, стиль у него такой в рукопашной схватке. Когда их учили в спортзале приемам работы с холодным оружием, он двигался, как будто танцевал. Это сразу заметил инструктор.

Звонок из лагеря был неожиданным. Из комендатуры прибежал посыльный с сообщением, что начальник временного лагеря военнопленных в Голубово просит майора Сосновского срочно позвонить. Шелестов мгновенно вскочил на ноги и кивнул Сосновскому: «Поехали!»

В комендатуре, в комнате дежурного, их соединили с лагерем.

– Товарищ майор, – сквозь потрескивания на линии раздался басовитый голос. – Тот офицер, с которым вы разговаривали у нас в лазарете, просит встречи с вами.

Сосновский посмотрел на Шелестова – тот согласно кивнул:

– Да, сейчас выезжаю.

Они ехали по разбитой дороге, объезжая выбоины, наспех засыпанные воронки от снарядов и бомб. Не скоро еще эта дорога станет современной асфальтированной автострадой. Война крепко держит. И придется сначала до конца покончить с врагом, чтобы взяться всем миром за восстановление мирной жизни. Война ушла, оставив на земле и в судьбах людей страшные шрамы. Ушла ли? Нет, не ушла она совсем. И поэтому Шелестов положил на заднее сиденье два автомата ППС. Теперь без них он запрещает передвигаться за пределами города. Не ушла война, поэтому группа и работает здесь, в послевоенном Пскове, потому что война еще может открыть свою кровавую пасть и щелкнуть напоследок зубами. Да так щелкнуть, что забрать еще тысячи, а может, и сотни тысяч жизней.

Когда Сосновский и Шелестов приехали в лазарет, Лангенбергу как раз делали укол. Оперативники договорились, что в палату к раненому Сосновский войдет один. Все-таки у него с немцем сложились доверительные отношения. При другом советском офицере он, возможно, и не решится откровенничать.

Сестра сложила шприц и ампулы в стерилизатор, чуть улыбнулась Сосновскому и вышла. Немец, постанывая, перевернулся на спину. Судя по всему, кололи его часто.

Михаил повесил фуражку на гвоздь у двери и уселся на стул возле кровати, закинув ногу на ногу. Он смотрел на майора молча, выжидающе.

Немец, довольно моргнув, поприветствовал визитера и, шумно дыша, заговорил:

– Я просил, чтобы вам передали. Вы приехали. Я думаю, что это очень важно…

– Для кого важно? – поспешил спросить Сосновский.

– Не надо, не надо играть словами, – снова поморщился немец. – Мы оба с вами хотим, чтобы эта бессмысленная война поскорее закончилась, чтобы жертв было меньше. Важно вам, важно мне, всем важно…

– Хорошо, я вас слушаю, – кивнул Сосновский, удостоверившись, что немец пытается быть искренним.

– Я вспомнил. У меня немного проясняется в голове. И после нашего разговора тоже. Я много думал, лежа здесь. Думал и вспоминал. Я думал о вашем городе, Ленинграде, который у нас в ставке называют Петербургом. Люди, живущие в нем, пережили страшное время, голодали, погибали от наших обстрелов, но они сражались и выживали. Это непостижимо. Страшно. Страшно то, что мой народ принес такое горе вашему народу. И я вспомнил нечто важное. Не все голодали, не все боролись…

– Что? – Сосновский побагровел от негодования, но немец сразу же пояснил:

– Нет-нет, вы меня не так поняли. Я просто вспомнил, что слышал разговор, часть разговора между офицерами «Абвергруппы-104». Они упоминали какого-то инженера из Ленинграда. Думаю, что этот инженер работал в каком-то научном заведении или на секретном заводе. От него ждали сообщения. Он должен был появиться в Пскове – еще тогда, когда Псков был оккупирован нашими войсками.

– Почему вы думаете, что это важно? – спросил Сосновский, мельком глянув на ширму, за которой стоял и слушал Шелестов. – Если инженер выбрался из Ленинграда и прибыл сюда, значит, он ушел вместе с вашими войсками, с вашей «Абвергруппой-104».

– Я не знаю, может быть, так и было, может, он ушел с абвергруппой. Но мне тогда показалось, что этот инженер нужен в Пскове как раз для подготовки какой-то диверсионной операции. Не спрашивайте, почему мне так показалось. Это интуиция разведчика, это нельзя объяснить. Можете мне не поверить, но я должен был вам это рассказать. Я хотел предотвратить что-то ужасное, что могли устроить в этом городе нацисты.

– Нацисты? – вздохнул Сосновский. – Радует, что вы себя вроде как к ним не причисляете.

– Я никогда не был нацистом! – горячо заверил майор. – Я немец, но я не нацист! Я солдат, я выполнял приказы, пока это не стало категорически расходиться с моими личными убеждениями. И если кто-то скажет, что я предаю Германию, то это ложь. Я как раз хочу, чтобы Германия жила. Да, через поражение, через позор, но она останется. Я искренне надеюсь на это.

– Хорошо, – Сосновский поднялся. – Спасибо за то, что вспоминаете и хотите помочь. Хорошо, что вы понимаете, что, помогая нам, вы помогаете и себе, и Германии.

Они с Шелестовым отошли подальше от палаты и остановились у окна. Сосновский еще раз пересказал Максиму весь разговор, отдельно остановившись на интонациях и мимике раненого.

– Думаешь, что это правда? – спросил Шелестов, понимая уже, что Сосновский тоже верит пленному майору. – Ну что же, очень даже может быть, что он и не врет. Придется мне самому ехать в Ленинград. Тебе, Михаил, лучше оставаться в Пскове. Лангенберг может вспомнить еще что-нибудь. Он тебе верит, и как ценный свидетель может пригодиться для опознания. Мы сейчас с тобой зайдем к начальнику лагеря и предупредим его, чтобы Лангенберга не трогали и не отправляли отсюда. А на обратном пути заскочим в штаб 196-й дивизии и отправим шифровку Платову, чтобы он организовал приказ относительно майора Карла Лангенберга.

– Инженер… – задумчиво произнес Сосновский. – Научный институт, завод, инженер. Если абвер стал привлекать его к подготовке операции, значит, все намного сложнее, чем просто минирование какого-то объекта. А ведь в Ленинграде разрабатывали и производили и взрывчатое вещество для боевой части реактивных снарядов для наших «катюш», и топливо для их двигателей. В самой установке ничего сложного и секретного нет, а вот реактивные снаряды…

– Согласен, инженера надо искать, – ответил Шелестов. – Сами немцы в ответ на наш реактивный миномет ничего