Операция спасения - Сергей Иванович Зверев

поляк, закуривая. — Человек, которому я доверяю, он видел ее фото и разговаривал с ней. Светлана ничего о себе не рассказывает, она понимает, что, если немцы узнают, что ее отец командир Красной армии, ее отправят в газовую камеру. Она всем говорит, что сирота и ничего не помнит после контузии, которую получила во время бомбежки.

— Почему ты уверен, что это она? Только из-за фото? А если твой человек ошибся?

— Этот человек мне обязан, я спас его ребенка зимой из реки. Он из персонала лагеря, не узник. Он при твоей дочери стал рассказывать о другой девушке, но рассказывал историю твоей дочери. Она заплакала. Ты должен написать ей записку. А лучше в одной записке и ты напишешь, и ее мать, и брат. По несколько предложений, но чтобы она поняла, что пишете вы, и поверила.

— Где она сейчас, на какие работы ее гоняют? — стал спрашивать Романчук, и снова поляк испугался его взгляда. Столько боли было в глазах этого русского! Не хочешь, а поверишь, что ради дочери он способен на все.

— Она работает на складе в хозяйственном блоке. Там сортируют личные вещи тех, кто прибывает в лагерь. Тот человек, о котором я тебе говорил, пообещал, что переведет ее в сельскохозяйственный блок. Оттуда рабочих вывозят на овощные склады работать, на свиноферму, на индюшачью.

— Это за пределами лагеря? — ухватился за эту информацию пограничник.

— Нет, — покачал Янош головой. — Но это у крайнего ограждения. Там только высокий забор из проволоки и патрульный коридор, по которому ходят немцы.

— С собаками ходят?

— Нет, без собак, просто пеший патруль. Там много узников работает у проволоки, и собаки просто сходят с ума, рвутся с поводков. Командир батальона охраны разрешил патрулям ходить без собак.

Канунников ждал командира неподалеку. Его задачей было наблюдение за улицей, он должен был вовремя предупредить о возможной угрозе. Романчук подошел к Сашке и оперся спиной о кирпичную стену, даже глаза закрыл. Лейтенант ждал, не задавая вопросов. Кажется, все не так страшно. Неужели Янош смог что-то сделать, неужели получилось?

— Света жива, Сашок, — наконец открыл глаза Романчук и посмотрел на своего помощника. — Ее узнали по фотографии, которую я показывал, с ней разговаривали, намекнули, что мы рядом. Бедная девочка, она, говорят, так плакала, когда слушала!

— Где она, Петр Васильевич, в каком блоке?

— В сельскохозяйственном, с работницами, — ответил капитан. — Никто не знает, что она дочь командира, иначе бы она была уже в блоке «С», а оттуда не возвращаются.

— Я знаю, — мрачно согласился Канунников. — У рабочих на производстве и питание лучше, и медицинское обслуживание кое-какое есть. Военнопленным и не снилось такое обращение. А лагерь разрастается. Столько новых территорий огородили! Опять целую деревню отселили из зоны лагеря. Раньше только фабричные корпуса и старые польские и австрийские казармы огораживали, а теперь и деревянных бараков настроили для новых узников. Целый город построили — город Смерти!

Вечером, когда партизаны собрались в подвале у пани Агнешки, чтобы обсудить план спасения Светланы, послышался условный стук. Значит, надо замереть и не дышать. К хозяйке кто-то пришел. Неужели обыск? Мужчины сжали в руках оружие и с тревогой стали смотреть вверх и прислушиваться. Но это был не обыск. Открыв дверь, Анна увидела на пороге Карла Вагнера.

— Не ожидали, пани Агнешка? — сквозь зубы процедил немец, по-хозяйски вошел в дом и по пути властно провел рукой по бедру женщины. — Надеюсь, вы одна? Вы знаете, что я не потерплю измены!

— Карл, как можно? — игриво усмехнулась Анна. — Проходите! Конечно же, я вам рада. Хотите выпить?

Анна говорила, стараясь мило улыбаться, старясь скрыть подкатывающее к горлу омерзение. Там, внизу, люди, неужели он пришел проверить или просто снова ради того, чтобы уложить пани Агнешку в постель? Анна очень боялась, что ее сейчас начнет трясти от страха и брезгливости. Но молодая женщина понимала, что жизнь ее русских товарищей в ее руках, все зависит от нее, от ее поведения, от того, как она играет свою роль. Как же трудно сдерживаться, как же трудно держать себя в руках: не взять на кухне нож и не вонзить его в горло этого ненавистного эсэсовца или достать пистолет и застрелить его. Просто смотреть ему в глаза, смотреть на его гадкую похотливую улыбку и стрелять, стрелять! Видеть, как он падает, как кровь заливает полы, а тело перестает шевелиться.

— Налей мне «Duch Puszczy», — потребовал немец и сел на диван, вытянув длинные ноги в начищенных сапогах. — Устал я сегодня! Может, дух вашей пущи придаст мне силы.

— О, Карл, одну минуту! — засуетилась Анна и упорхнула на кухню.

И снова желание отравить, зарезать, но нет, надо терпеть, надо помогать своим товарищам. Там же Сашенька внизу, в подвале. Я должна быть сильной! Анна поставила на поднос графинчик «Духа пущи», как часто называют в ресторанах национальный пятидесятиградусный самогон. В народе его чаще называют «бимбер». Еще пара тонких кусочков ржаного хлеба, розетка с утиным паштетом и немного ветчины. Вагнер молча кивнул и сегодня даже не стал заставлять хозяйку пить с ним. Он сам налил себе в рюмку самогона и опрокинул его совсем не по-немецки. Закусывая, глядя на хозяйку слезящимися от крепкого напитка глазами, немец начал рассуждать:

— Все вы хотите жить, все. Так устроена природа, что каждый хочет жить. И немцы хотят, и я хочу. А что для этого надо? Пространство!

Карл снова выпил, а Анна смотрела на него, стараясь выглядеть как простая баба-дура, пропуская мимо ушей его философию, такую гнусную и грязную. Про пространство, которое нужно освобождать, про туземцев, которым все равно где жить, про их низкие духовные потребности. Много чего плел немец, и его лицо от выпитого становилось все краснее и краснее. И Анна больше всего боялась, что сейчас он, напившись, полезет к ней снова. Но Карл не полез, он посмотрел на часы, нахмурился, плотно сжав тонкие губы, и решительно поднялся с дивана.

— Мне пора, пани! Дела, дела…

Даже не поблагодарив, не сделав дежурного комплимента, как обычно, эсэсовец ушел. На улице его ждала машина. Анна еще какое-то время стояла у открытой двери, глядя вслед черной машине, а потом ноги перестали ее держать, и она еле удержалась, чтобы не опуститься на пол прямо здесь. Заперев дверь, она кое-как добралась до спальни, но вид кровати, на которой она несколько раз лежала с немцем, вызвал тошноту. Анна вспомнила, что нужно подать сигнал партизанам, что опасность миновала, и она пошла на кухню.

Ей хотелось плакать. Как в детстве,