Держиморда - Роман Феликсович Путилов

во что-то, но это оказался лишь невысокий барьерчик, отделяющий меня от бездны, протянувшийся вдоль самого края крыши, через который Злобин меня и перетолкнул. Я инстинктивно вцепился в своего врага и, как в замедленной съемке, стал опрокидываться на спину, отправляясь в свой последний, свободный полет. Злобин, торжествующе визжа, попытался вырваться из моих объятий, остаться на крыше, но я держался, вцепившись в ткань старого спортивного костюма этой твари крепко, как энцефалитный клещ.

В безумно-счастливых глазах Феди Злобина радость сменилась испугом, он судорожно задергался, а торжествующий визг сменил тональность на противоположную. И мы полетели. Я вниз, спиной вперед, глядя в голубое небо, со стремительно летящим белым облачком, стараясь не смотреть на искаженное лицо, переставшего вырываться, Злобина. Где-то, уже в прошлой жизни, на за парапетом крыши, мелькнул силуэт пэпээсника, протянувшего в мою сторону руки, но безнадежно опоздавшего со своей помощью. А потом синева неба сменилась чернотой, наверное, мое сердце не выдержало.

Глава 2

Пробуждение

Неизвестно где и неизвестно, когда

Первое, что я увидел, когда в глазах появился свет и зрение стало постепенно восстанавливаться, были люди, склонившиеся надо мной.

Я жив, сука! Я жив! — я хотел заорать это обрабатывающим меня докторам, но кроме сухого, надсадного сипения, выдавить из горла я ничего не мог. Спасибо, нашей Российской медицине! — перестав пытаться озвучить свою благодарность, как молитву, про себя, повторял я, снова и снова: — Спасибо, вам, доктора. Всегда вас уважал, я теперь начну уважать просто бесконечно.

По мере того, как восстанавливалось мое цветоощущение по Рабкину (сколько лет прошло, когда я этот тест сдавал, а вспомнил) и другие органы осязания, мне пришла мысль, что, пожалуй, люди, что теребят меня, они не врачи. Да и оказанием первой помощи их деятельность перестала попахивать.

Через несколько секунд я окончательно понял, что плотно сбившаяся группа люди, сгрудившая головы надо мной, точно не врачи и не пытаются оказать мне медицинскую помощь. Они делают что-то другое, что-то очень нехорошее. И вообще, я не лежал на кровати или носилках, а стоял, крепко удерживаемый в вертикальном положении десятком не ласковых рук. В мою спину жестко и больно упиралось что-то твердое, имеющее много острых выступов, а в смрадно дышали отвратительные рожи. Ну бред же, согласитесь, абсолютный бред. А так как я очень четко запомнил последние мгновения, предшествующие получению травмы, и осознаю тяжесть этой травмы (полет с высоты двенадцати этажей, это где-то тридцать — тридцать пять метров, шутка вам что ли?), то, единственным разумным и логичным объяснением моих видений, является медикаментозная кома. Я точно не знаю, что это такое, но подозреваю, что, при тяжких травмах, когда врачи, выполнив первоначальный стандартные манипуляции над этим, чудом дышащим куском мяса и обломков костей, руководствуясь принципом «не навреди», отступают, предоставляя организму бороться за жизнь дальше. А чтобы этот самый организм сам себе не повредил, ему вкалывают много разных хитрых веществ наркотического свойства, чтобы тело спокойно лежало и видело сны.

Честно говоря, начало сновидений мне не понравилось. Да, сон чрезвычайно яркий, объемный, с эффектом семь «D», тут вопросов нет. Но почему эти статисты так смердят перегаром, самым вонючим табачищем, что я встречал в прошлой жизни и просто тухлятиной. Мало того, они меня еще и бьют. Да признаю, бьют слабо, нечувствительно, толкаясь и что-то выкрикивая, больше мешая и толкая друг друга, вместо того, чтобы качественный размахнуться и врезать мне от души. В довершение всего, чтобы уж совсем меня вогнать в депрессию, у меня ужасно мёрзли ноги. И никаких розовых пони. Честно говоря, я весьма разочарован, думал, что приходы у наркоманов более приятные. И какой тогда смысл? В довершении всего, я не мог даже понять, что с ними, со всеми происходит? Десяток вцепившихся в меня рук не давал возможности не осмотреться, ни, даже, посмотреть вниз, где ноги просто онемели. Наконец мой организм полностью загрузился в кому, приспособился, и я стал различать даже отдельные звуки.

— Что сатрап, ужо попил народной кровушки! Отольются тебе слёзки наших деток, морда твоя реакционная! Дави фараона, как он нас давил!

Нет, это не коммуникация, это просто бред. Смысл отдельных слов я понимал, но все вместе… помучавшись, я бросил бесполезные попытки понять речи этих людей, а вернулся, так сказать, а изучению визуального ряда. Ближе ко мне стоял и активнее всего, дышал мне в лицо ядреной смесью копченой колбасы и перегара, молодой парень с опухшим рябым лицом и в одежде, которую я опознал как морскую форму. Во всяком случае, чёрный бушлат и тельняшка присутствовала, а на сбитой на бок бескозырке имелось потёртая надпись золотистыми буквами «Гвардейский экипаж», только в конце слова «экипаж» присутствовал дурацкий твёрдый знак. Этот морячок больно тыкал мне в лицо огромным револьвером, и вид жёлтых пуль, уютно устроившихся в каморах барабана короткоствола, заставляли меня сильно нервничать. Парень казался абсолютно неадекватным. Я даже слов, который он выкрикивал, мне в лицо, брызгая слюной, не мог разобрать ни одного.

Слева от меня кто-то громко и болезненно вскрикнул. Я сумел чуть-чуть повернуть голову влево и максимально скосив глаза, разглядеть, что, буквально в метре от меня, такая же толпа терзала пожилого мужчину лет пятидесяти, с худым лицом, главным украшением которого были длинные пегие от седины, вислые, как у Тараса Бульбы, усы. Мой товарищ по несчастью беззвучно шевелил губами, то ли молясь, то ли не имел сил произнести что-то в голос. Конец всему положил стоящий в задних рядах толпы солдат, облаченный в серую затасканную шинель и папаху из хренового серого каракуля. Подняв над, суетящимися в первом ряду, людьми длинную винтовку, боец старательно, как игрок в биллиард направляющий кий, приноровился и резко ударил прикладом в окровавленную голову моего товарища, по несчастью. Жертва повернула ко мне залитую кровью лицо, с одним, полностью заплывшим за огромной гематомой, глазом, и что-то прошептала. Как будто, внутри меня, в голове, сами собой сложили слова:

«Не поминай лихом Пётр.» «Прощай, Евлампиевич, на том свете встретимся» — не знаю почему, ответил я. Солдат — биллиардист нанес еще один резкий удар, голова Евлампиевича бессильно поникла, окрасившись новой струйкой крови, бодро побежавшей из разбитого виска. Толпа слева ухнула, мелькнул изодранный чёрный мундир, такого же сукна штаны и синие босые ступни. Я извернулся и вскрикнул- еще живого человека перекинули через чугунное ограждение моста, сбросив вниз, на белеющий лёд.

— Что фараон, обосрался?! — это были первые слова которые членораздельно произнести придурок с револьвером: — Сейчас ты тоже