Сельский стражник - Роман Феликсович Путилов

Предложение моего нового брата было так себе, коммерчески совсем не оправданно. Пожелай я покатать кого-нибудь на жёлто-синем «Урале», в фирменной милицейской ливрее, заработал бы, не в пример, гораздо больше. Вторым отрицательным моментом было то, что, если бы мои арендаторы увидели, что я лично привёз в их дом человека, который их «доит» на деньги каждый день, да через день, то никто бы со мной больше в Журавлёвке не разговаривал.

— Конечно брат, отвезу куда скажешь, только двадцать литров мне заправь в бак мотоцикла, и сразу поедем. — я, по-прежнему, выражал полную готовность везти моего нового друга хоть на край света, на условиях предварительной оплаты: — Две тысячи и бензин, и сразу поехали.

Усатый участковый выругался и скрылся в здании РУВД, видимо, нет у него сейчас ничего — ни денег, ни бензина.

Правда, надо признать, что этот настырный тип все равно найдёт способ попасть сегодня в Журавлевку, а значит мне надо принимать меры, чтобы оградить моих жильцов от визитов этого «оборотня в погонах».

Испытывал ли я муки совести от того, что собирался «слить брата»? Ни единой секунды. Я, безусловно, не ангел, но методы зарабатывать деньги, что практиковал усатый «старлей» мне были абсолютно чужды.

«Ниссан» я припарковал у проходной троллейбусного парка, под присмотром вахтера, а сам, накинув на плечи серую милицейскую плащ-палатку, двинулся в сторону Журавлевки. После обеда день стал мрачным и серым, с неба припустил холодный мелкий дождь, и я, в своем одеянии, абсолютно слился с серой природой. Крепкие ботинки мгновенно отсырели, водяная взвесь, неожиданно, какой-то едкой жидкой пленкой покрыло мне все лицо. Больше всего я опасался за видеокамеру, что прятал за пазухой. Если вода или влага попадет в тонкий механизм японского аппарата, весь мой план пойдет насмарку и придется ломать голову над новым способом изобличения алчного коллеги.

Деревня Журавлевка.

К дому, где живет Магир-ака с семьей младшего сына, я подошел с задов огорода, полез между сырых досок забора и замер, почувствовав, что пола плащ-палатки за что-то зацепилась.

План мой был прост и прямолинеен, как металлический лом — проникаю на чердак дома аксакала по деревянной лестнице, прислоненной к дому со стороны двора, благо, мелкий дождик загнал многочисленных обитателей деревни по домам, занимаю позицию у слухового окна, выходящего на деревенскую улицу, снимаю процесс передачи денег от мигрантов участковому Кобоеву, после чего отправляю копию отснятой пленки в компетентные органы и вуаля! Конкурент плачет на допросе в прокуратуре, благодарные арендаторы регулярно платят мне оговоренные суммы за мои сельские дома и все счастливо танцуют, ну, кроме участкового, конечно.

Как там у Толстого? «Все строят планы, и никто не знает, проживёт ли он до вечера». Вот и мой план начал срываться, даже толком не начавшись. Плащ-палатку пришлось свернуть, отчего я сразу стал мокрым, как невыжатая половая тряпка. Земля между грядками в огороде от воды стала настолько скользкая, что я чуть не стал на продольный шпагат, до боли потянув связки. Лестница ужасно скрипела и страшно раскачивалась под моим весом — если смуглый пацан лет десять мигом взбирался по ней, то мне было откровенно страшно. Казалось, что наскоро сбитая из двух жердин и семи перекладин лестница сейчас сложится под моим весом. В доме, куда я пытался проникнуть, слышимость была такой прекрасной, что мне казалось, что они просто обязаны услышать мои острожные шаги. В одном месте я неудачно приподнял голову и из-за всех сил врезался головой в ржавый гвоздь, торчащий из крыши во внутрь чердака. Я пару минут скрипел зубами от боли, после чего осторожно выглянул из слухового окна, к которому, с таким трудом, добрался. И тут я понял, что совершил большую ошибку. Кто, в своем уме, будет разговаривать под дождем и передавать участковому деньги? Да я даже не знаю, как тут сам процесс экспроприации происходит, ходит Кобоев по домам, или ему сразу за всех всю сумму выносят… Я попытался переползти, поискать щель в потолке, чтобы иметь возможность снимать происходящее внутри дома, но не особу преуспел. Слуховое окно, где я засел с камерой, располагалось над «холодной» верандой, и там я нашел маленькую щелочку, через которую с трудом мог рассмотреть кусочек пола. Вряд ли умная японская оптика сможет в таких условиях навести фокус.

Кобоев приехал около семи часов вечера, на своем «УАЗике», с исполосованной мордой. Поставив машину напротив дома, в котором я засел, он приоткрыл дверь, устало выставив ноги на подножку и закурил, изредка бросая ленивые взгляды на дорогу, ведущую от трассы и дом Магира-аги.

Первые фигурки, устало бредущих по дороге мигрантов я увидел примерно в половине восьмого вечера. Как я понял, члены эмигрантского клана работали в разных места и с работы подтягивались в разное время. Кто-то из мужчин сам подходил к участковому и отдавал ему деньги, кто-то старательно делал вид, что не видит вездехода, старательно обходил ее стороной, но бдительный Кобоев окликал «нарушителей конвенции», подзывал к себе и отнимал деньги. В любом случае, платили все. Прямо подо мной, на террасу дома, вышли две темноволосые молодки и, глядя на происходящее через окна, что-то взволнованно обсуждали на своем языке.

Все произошло неожиданно. Вот к машине, после окрика участкового, подошли три, мокрых, хоть выжимай, молодых мигранта, вот двое из них, безропотно, сунули участковому в руку мятые купюры — процесс передачи бесстрастно фиксировала японская камера, а вот с третьим вышла промашка. Третий мигрант, высокий худой парень, заспорил с участковым, и спор сразу перешел на повышенные тона. Кобоев ударил парня, и тот, нелепо взмахнув руками, упал в грязь, а после того, как с трудом поднялся, все и произошло.

Измазанный в жидкой глине парень бросился на участкового, прижимаясь к нему и хватая его за запястья, а те двое, что секунду назад стояли позади них, мокрые, жалкие и, казалось, безучастные ко всему, набросили на шею Кобоева какое-то полотенце и принялись душить его в четыре руки. Признаюсь, честно, я даже не сразу понял, что происходит — камера несколько секунд продолжала фиксировать сучащего ногами участкового, на котором повисли трое, не давая ему даже дотянуться до кобуры, торчащей из-под серой куртки.

Кобуры! Какого черта я тут лежу, как блогер двадцать первого века! Какой бы сукой не был Кобоев, он мент, и его сейчас натурально убивают! Рука выдернула пистолет из поясной «оперативки», я бросил камеру, рывком оттолкнулся от досок на