Иранская мина - Александр Александрович Тамоников

сказал. Понимает, что молодости некуда девать энергию. Спокойно сделал замечание, без злости. И майка на нем чистая, и руки вымыты, без траурной каймы под ногтями.

– Приведите его ко мне через двадцать минут, – распорядился Коган.

Борис прошелся по улице, вдыхая морской воздух, постоял, прислушиваясь к шуму моря. Сейчас ему предстояло использовать все свое мастерство, весь свой опыт. Толком не зная человека, фактически на интуиции и физиогномике, он должен будет за полчаса, за час, максимум за два, раскусить этого человека, понять, каков он внутри, какие у него есть внутренние страсти, движущие силы, врожденные и приобретенные ориентиры, какие желания одолевают этого человека, какие страхи его мучают. Нужно настроиться на разговор, настроиться на этого человека. Ох и непростая ночка предстоит! А иначе никак, времени просто нет на оперативную разработку Погорелова и на сбор доказательств его проступков и нарушения воинской дисциплины. С такими доказательствами было бы легче его сломать. Но их нет в оформленном виде, они есть лишь по факту в голове. И это нужно как-то использовать.

Погорелов вошел в каптерку несмело, явно побаиваясь неприятностей. «Чувствует за собой вину. Или просто опасается», – обдумывал Коган поведение шофера. Ведь для него любой начальник, от участкового милиционера до сотрудника с самой Лубянки, – это власть, власть всемогущая, всезнающая. А ведь этот человек не станет бороться ни за себя, ни за свою женщину. Он покорно подчинится решению представителя власти. Ведь тому виднее. Война ведь, обстановка в стране такая. Лес рубят – щепки летят.

Для опытного человека первое впечатление самое верное. Тут срабатывает не сознание, а подсознание, многолетний опыт, все рефлексы на память, в которую складывались, как в шкафчик, раз за разом, год за годом, от допроса к допросу мелкие нюансы образов. И Коган начал так, как начинал редко – сразу по существу, с места в карьер. Этого человека не убеждать надо, а фактами прижимать к стенке. Ему не доказательства предъявлять нужно, а психологически показывать, что следователь все знает, ему все известно и само признание роли не играет. Играет роль раскаяние, только оно может смягчить наказание за вину. А вина доказана.

– Садись, Никифор Погорелов! – приказал Коган, откинувшись на спинку своего стула и разглядывая шофера вблизи.

Солдат стянул с головы пилотку, аккуратно положил ее на колено и опустился на стул. Борис заметил, как дрогнула рука Погорелова. Коган взял со стола лист бумаги, на котором были выписаны все личные данные бойца, известные начальнику автоколонны. А их было маловато. Здесь не управление кадров РККА, местному начальству шоферы подчиняются только в определенных пределах, как прикомандированные.

– Значит, так, – сурово начал Коган и принялся зачитывать с листа факты, полученные от начальника автоколонны, вперемешку со сведениями от других шоферов и кое-чем даже от самого Погорелова, поскольку они беседовали еще во время предыдущей поездки. – Никифор Иванович Погорелов, тысяча девятисотого года рождения, уроженец села Богаево Тамбовской области. Красноармеец, беспартийный, отец двоих детей, не судим. Все правильно, Погорелов?

С этим неожиданным вопросом Коган поднял глаза на солдата, и тот закашлялся, кивнул и сдавленным голосом ответил:

– Все правильно, так точно… – и, замешкавшись, добавил: – …Товарищ следователь.

– Не судим? – переспросил Коган, отметив, что солдат обратился к нему словами не «гражданин следователь», а «товарищ следователь». Почему он вообще решил, что перед ним следователь?

– Никак нет, не судим, – уже тверже ответил боец и даже немного выпрямился на стуле, как будто от чувства гордости.

– Ну, это поправимо, – нанес Коган «коронный удар» любого следователя. – Отсюда тебя могут вывести уже под конвоем. Если ты не знал, любой советский человек может обращаться к следователю словом «гражданин». Только виновный, только преступник, только осужденный, тот, к кому есть претензии у закона, не имеет права считать себя товарищем служителя закона и государства. Ты, Никифор Погорелов, нарушил закон, приказ и присягу, данную своему же народу. И когда? Во время войны, тяжелейшей войны! Твои товарищи, земляки, кровь льют на фронте, а ты здесь устроился хорошо, бабу завел себе на трассе. Ты изменник Родины, враг народа, Погорелов!

Коган не задавал больше вопросов. Он говорил и говорил, то повышая тон до гневного обличающего, то понижая его до вкрадчивого и зловещего. Он и не особо играл роль следователя и неприязнь к этому человеку, грубо нарушившему свой долг перед Родиной. Сейчас Когану не нужны были сведения о женщине, это все позднее. На этом этапе допроса, а точнее обработки подозреваемого, нужно его признание, раскаяние и желание помочь следствию. Это потом они будут беседовать доверительно, вспоминать и уточнять. Причем Погорелов будет делать это охотно и очень старательно. А для этого нужно довести первую часть до конца.

И тут Погорелов начал сознаваться и подтверждать. «Грех такой есть, бес попутал. Да и как было сдержаться, когда два года без бабы, когда она сама, да еще голодная, да с дитем? Она ведь по-русски говорит, почти наша. Ну как не пожалеть?»

– Вы ее не губите! – начал умолять Погорелов. – Меня – на фронт, я с радостью пойду, сам в атаку поднимусь, чтобы искупить кровушкой вину! Но бабу не трогайте, пожалейте Зухру! Если ее из порта уволят, она же с голода помрет! И дитя ее!

Коган слушал, старательно сверля шофера гневным взглядом, а сам мучительно сопоставлял сведения. О какой женщине идет речь? У него связь здесь? С работницей порта? Значит, не на трассе, как наговорил на Погорелова Горохов? «Главное – не спешить. Если этот человек поймет, что я знаю очень мало, почти ничего не знаю или не знаю точно, он замкнется в себе и из него клещами ничего не вытянешь. На добровольное сотрудничество надеяться будет точно нельзя».

– Как давно вы встречаетесь с ней? – сухо спросил Коган.

– Третий рейс мой, – с готовностью ответил шофер. – Я же ничего, только продукты. Так они не ворованные, а от себя. Я ей да ребенку отдавал.

– Помочь решил, значит, женщине? – с намеком на одобрение отозвался Коган. – А в постель с ней как же?

– Так полюбовно же, с согласия, по обоюдному же. Чувства у нас с ней. Она из благодарности, а я… ну, понимаете.

– Это очень плохо, Погорелов, – не столько обвиняя, сколько укоряя, заявил Коган.

Он хотел оставить этому человеку пути отхода к раскаянию и дать ему надежду на понимание следователем его положения, желание следователя помочь, а не наказать. Но не сразу!

– Вам продукты для чего выдаются, Погорелов? Чтобы поддерживать силы во время трудного рейса, на случай непредвиденных обстоятельств, чтобы вы могли доставить