Волчина позорный - Станислав Борисович Малозёмов

деньги. За это светит вам лет пять. Хоть вы и пахан. Я рассчитаюсь щедро, запомните накрепко. Но завтра. Как договорились. Я должна с утра съездить к комбинату, глянуть на результат работы и оценить.

— Не, не надо милицию. Я её с детства ненавижу и боюсь, — Александр Павлович отшатнулся на спинку дивана и отгородился от дамы ладонями. — Мы и без вызова сейчас вопрос закроем.

Он достал удостоверение, раскрыл и поднёс близко к глазам Людмилы Михайловны. Она изучила всё написанное, напечатанное, и минут пять сравнивала фотографию с оригиналом.

— Вот же, сука! — громко сказала она непонятно в чей адрес.

— Чувствую московскую культуру, — похлопал Шура в ладоши. — Наши тётки пока не дозрели до вашего уровня. И никогда в этой области жизни не опередят столичных дам. Так кто сука? Не я, надеюсь? Я просто на работе.

— Вы всё знаете? — вяло пробормотала женщина.

— А чего бы я тут сидел? В шашки с вами поиграть пришел или в «дурака»? Вы мне, собственно, не нужны. И я лично вас не буду сажать только в одном случае. Вы пешка и ваш номер — в конце очереди. Так вот. Вы мне пишете бумажку, что найти исполнителя из числа блатных, заплатить им за поджог складов и цехов конкурентов заставил вас директор вашей фабрики Муромцев Василий Игнатьевич. Он же снабдил вас суммой наличных в размере… В каком размере?

— Три тысячи, — Людмила Михайловна отвернулась.

— Ну, сожгли уркаганы почти все склады, — Шура поднялся и стал прохаживаться по ковровой дорожке, которая лежала от порога до окна. — Но мы ведь обязательно постараемся сделать так через центральные газеты и телевидение, чтобы все узнали, что ваша старейшая на Руси фабрика устраняет конкурентов как при феодализме — огнём и мечём. И виновник номер один — директор ваш. Ему же обиднее всего, что ваши потребители стали уходить к нам, к нашему комбинату. А самих поджигателей здесь мы посадим. Директора вашего закроют в тюрьму власти РСФСР.

— Вот, блин, не хотела же я сюда лететь и этот поджог организовывать, — сказала Людмила, красивая женщина сорока лет, аккуратная, чистенькая, без серёжек с изумрудами и колец с бриллиантами. — Работаю заместителем директора по общим вопросам и заведую попутно цехом. Ни черта себе получился вопрос! Не общий, а прямо мне одной крючком своим по башке.

Шура достал из портфеля бумагу и ручку.

— Пишите. Ещё раз подчеркну. Вы — подневольное лицо. Общие вопросы решать — это обязанность ваша по штатному расписанию. Для директора вашего нагадить конкурентам — самый общий из многих вопросов. Вот он вас и запряг. Вы не поджигали. И не вы этот поджог придумали. Правильно всё изложите и я на вас дело заводить не буду. В слово офицера верите? Всё. Как было, так и рассказывайте. О своей фабрике, о преимуществе конкурента — Кустанайского комбината. О том, как именно уговорил вас директор и что вам за организацию поджога пообещал. Я догадываюсь, что премию не менее тысячи рублей.

— Хорошо. Вы пока покушайте колбаски. А я всё напишу. Пообещал он мне квартиру расширить. Дать обещал трёхкомнатную.

— А здесь этих двух орлов, которые облили стены бензином и спички кинули, как вы нашли?

— На базаре. Подошла к рубщику в мясном павильоне. Спросила, есть ли у него знакомые, согласные за хорошие деньги работу сделать. Он даже не спросил — какую. На другой день утром я пришла к павильону и ко мне сами приплыли эти двое.

— Хромой — это кто? — спросил Малович.

— Да вор обычный. Отсидел. Сейчас на базаре карманы и сумки подрезает. Сразу согласился.

— А вы знаете, что его сотоварищ заместителя начальника складов убил когда тот его догнал? Зарезал. Вспорол живот. Он там на месте и умер. — Малович открыл дверь. — Я похожу по гостинице. А вы пишите. Не буду мешать. Только, если хотите жить на воле, пишите всё. Не забудьте никого и ничего.

Через полчаса он вернулся. Людмила Михайловна отдала ему лист. Прочёл Шура «признание» и сказал:

— Вот тут допишите, что вы лично предложили мне сотрудничать со следствием, уголовным розыском, по своей воле, без принуждения со стороны милиции. И дополните ещё, что выплатили деньги исполнителям под расписку о том, что получена каждым сумма в полторы тысячи рублей за выполненную работу по просьбе Мещерякова В. И. Указывать, кто он и откуда не надо. Бумага эта у нас останется. И расписки исполнителей. А Мещеряковым по результатам нашего следствия займётся прокуратура Москвы.

Людмила кивнула и минут за десять дописала. Малович аккуратно вложил лист в портфель, надел шапку.

— Завтра оба придут за деньгами?

— Да. В шесть часов вечера. В одиннадцать у меня самолёт.

— Вы только ничего не меняйте. Исполнителям не звоните. Обо мне, если они придут раньше, ни слова. А когда я появлюсь, скажете, что я ваш сопровождающий. Свой человек. И деньги передадите им при мне. На каждой купюре сегодня за ночь поставьте в правом нижнем уголке маленькую букву «п». Маленькую такую. Как зёрнышко проса. Понятно?

И не вздумайте смыться. Мне прилететь на вашу фабрику- раз плюнуть. Но тогда я передам все бумаги московским следователям. И срок лично вам обеспечен будет железно. На пару лет меньше, чем директору, но тоже не маленький.

Людмила Михайловна кивнула и заплакала.

— Я не буду на вас дело заводить. Слово офицера. Но с фабрики вам лучше уволиться. Или директор может успеть вам отомстить. Пока его не посадят.

Шура ехал к командиру с докладом о встрече с посредницей организации поджога и думал только о том, как завтра взять и скрутить двух бывших зеков-поджигателей, из которых один к тому же убийца. Взять их так, чтобы они и сами не поняли, как на их руках защелкнулись браслеты и что с этого момента воля опять закономерно начинает обращаться в неволю.

34. Глава тридцать четвертая

Вечером Зина за чаем с традиционным «курабье» и арахисовой халвой ни с того, ни с сего пустила слезу. Не то, чтобы навзрыд она зарыдала, но всплакнула основательно. С вытиранием слёз полотенцем, причитаниями невнятными и такими судорожными объятиями, которые женщины умеют делать перед проводами любимого в опасную поездку или на войну.

— Ты с чего так рассупонилась, Зинуля? — удивился муж и не донёс руку с куском халвы до места её исчезновения. — Какое твоя