Ночные бегуны из Бенгалии - Джон Мастерс

была устроена перевязочная. Бредя по двору, он заметил, что она прислушивается к канонаде, а за поясом у нее заткнут пистолет. Приоткрыв губы, она вглядывалась в дождь, и, стоило ему подойти ближе, сбежала с крыльца, взяла его левую руку и замерла на секунду, прикасаясь к нему. В здании ее поглотила тьма, а он никак не мог остановить слезы. Она подвела его к набитому соломой матрасу, шепотом велела лечь и начала разрезать рукав.

Задыхаясь от слез, он уставился в темноту, бормоча:

— Все кончено. Мы победили. Мы победили, и лучше бы мне умереть.

Она опустилась на колени и просунула руку ему под голову; он повернулся и уткнулся лицом в ложбинку у нее между грудями. Она медленно гладила его по голове. Снаружи шумел дождь, и стук и шелест воды заглушал все остальные звуки.

Он заглушил, наконец, бившееся в нем страдание, и заглушил физическую боль, пока не осталось ничего, кроме прикосновения ее пальцев, и любви, поднимавшейся в нем медленным приливом, как море, наполняющее пересохший канал.

Появился хирург и склонился над ним. Кэролайн стояла на коленях в изголовье, прижимая ладонь к его виску. Он смутно разобрал, что хирург говорит:

— Она не сломана, капитан, но ушиб очень сильный. Вам придется остаться здесь; мы устроим вам постель.

Прохладные пальцы Кэролайн наполняли его любовью, и он не решался отвести взгляд от ее глаз. Он сказал:

— Не сейчас. Позже.

— В моем госпитале, сэр, вы подчиняетесь моим распоряжениям.

Голос донесся откуда-то издалека, как и его собственный ответ:

— Ничего не могу поделать. Мне очень жаль.

Молчание. По соломе прошуршали удаляющиеся шаги. Его глаза уже немного освоились в темноте. Три ручных фонаря отбрасывали тусклый свет на просторную комнату. Желтыми пятнами проступали хирургические инструменты, повязки и залитые потом лица раненых, лежавщих на соломе вдоль стен.

— Тебе надо остаться, — ее голос был неуверенным и удивленным.

Он положил руку поверх ее рук.

— Нет, не надо. Ты имеешь в виду, что хочешь, чтобы я остался? Надо всегда выражаться точно.

Он улыбнулся, посмеиваясь над ее былым педантизмом. Теперь у них будет завтра, и время, чтобы насладиться друг другом. Она опустила голову еще ниже и кивнула, и ему показалось, что она покраснела. Она убрала руку; он ощутил такой прилив счастья, что рассмеялся, вытянул ноги и сказал, пародируя резкую манеру, в которой она общалась с людьми:

— Перевяжи мне руку. И побыстрей.

В темноте над ним замаячило встревоженное красное лицо Амелии Хэтч, и он разразился хохотом. За ночь она успела раздобыть где-то горшок хны и заново выкрасила волосы. В своем поношенном сари она выглядела на редкость беспутно, и больше всего походила на отставную бомбейскую шлюху. Увидев, что он смеется, она нагнулась и погрозила пальцем:

— Стыд-то какой, капитан Сэвидж! Честное слово! И вы, мисс! Держаться за руки в госпитале!

Кэролайн быстро делала повязку, улыбаясь про себя. Миссис Хэтч все еще укоряла их скрипучим голосом, потом неожиданно наклонилась и поцеловала Родни в щеку:

— Ладно, утятки, чего это я!

Он многозначительно втянул ноздрями воздух, и она выпрямилась:

— Вот уж ни капельки, капитан. Ну, может, только одну!

Она отвернулась и обрушилась на раненых солдат. Их измученные лица светлели, когда они слышали знакомый поток простонародной брани. Кэролайн похлопала по узлу на повязке.

— Вот и все. Если ты по-прежнему собираешься уйти.

— Спасибо, Кэролайн. Как Робин?

— Он наверху, с тяжело раненным артиллеристом. Мы не думаем, что он выживет, но он хочет, чтобы Робин был рядом. Хочешь сам посмотреть?

— Да… Нет. Я должен идти. Я скоро вернусь. Пиру!

— Сахиб!

— Пошли!

Она проводила его до двора. Он торопливо нырнул под дождь, опасаясь, что если оглянется, лицо его выдаст.

По глубоким лужам брели солдаты; на самодельных носилках из одеял и стволов бамбука несли раненых. Пара лишившихся всадников лошадей скакала галопом по узкому проулку, весело вскидывая копыта и заставляя встречных прижиматься к стенам домов. Позади храма, стоя рядами и понурив головы, терпеливо дожидались ездоков упряжные артиллерийские лошади. Температура упала градусов на двадцать, и от прибитой дождем земли несло не слишком приятно, но зато густым настоящим духом.

У поворота он увидел кучку артиллеристов, склонившихся над чем-то зеленым и грязно-белым. Они били его ногами, и он понял, что это сипай Тринадцатого полка. Он стоял на коленях в грязи, его мундир превратился в лохмотья, а кишки свисали наружу, волочась по земле. Один солдат, схватив его за шею, пытался ткнуть носом в землю, другой тянул за волосы и пихал в горло колесную мазь.[139] Глаза у него закатились, и вряд ли он понимал, что с ним делают, и кто они вообще такие. Родни бросился вперед. Он хотел закричать, но не мог — горло свела судорога. Стоило ему подойти, как один из артиллеристов отступил в сторону и сказал:

— Хватит с него. У этого мудака, может, брат служит в уланах.

Сипай был мертв. Родни отошел. Артиллеристы уставились на него со смешанным выражением восторга, ярости и стыда на мокрых от дождя лицах. Опираясь здоровой рукой на руку Пиру, он двинулся своей дорогой.

С линии огня уже успели убрать самые ужасные остатки битвы. Гренадеры стояли на часах, промокнув насквозь и посмеиваясь, когда стекавшая с киверов вода попадала им в нос и рот. Ливень нещадно поливал береговую полосу с рассеянными по ней трупами и обломками, и отскакивал от желтой поверхности реки. Уже в двухстах ярдах ничего нельзя было разобрать, и дальний берег, и другая сторона реки терялись за сплошной пеленой воды.

Сэр Гектор стоял немного поодаль от всех. Как всегда, он покачивался на носках, его борода отливала жемчужным блеском, а на лысине блестели капли дождя. С ним разговаривал какой-то улан, держа лошадь в поводу. Улан тоже раскачивался на носках, как будто зачарованный движениями генерала. Родни подошел ближе и услышал, что улан говорит:

— Хзур сахиб, гаонвала-ни кхаббар лойя ки…

Когда он закончил, Родни повернулся к генералу:

— Он говорит, сэр, что деревенские жители рассказали — в хижинах углежогов в Харне, в двух милях вверх по реке по этому берегу, прячутся какие-то люди. Человек пять или шесть. Они не знают, кто они такие, но считают, что они прошлой ночью приплыли на лодке с того берега.

Сэр Гектор бросил взгляд на улана, отметив и его разорванный мундир, и сломанное копье в руке. Он сказал:

— Все устали — выбились из сил, но делать нечего. Капитан, будьте любезны, возьмите с дюжину улан и поезжайте, выясните, в